Dziennik: Новая российская идеология [ Редагувати ]

Путинская Россия - это не обычное авторитарное государство. Это не Советский Союз "лайт". И не либеральная демократия. Ее можно признать "управляемой демократией". Этот термин описывает как логику и механизмы воспроизведения власти, так и использование демократических институтов и злоупотребление ими ради сохранения монополии на власть. К сожалению, понятие "управляемой демократии" годится для интерпретации путинской России как механизма власти, но не как некой политической концепции. Оно не объясняет, почему Владимир Путин не хочет стать пожизненным президентом. Почему - в отличие от своих среднеазиатских коллег - он заявил о намерении уйти в отставку после окончания своего второго конституционного срока. Это понятие не позволяет отличить суверенную демократию в понимании Путина от суверенной демократии в понимании Чавеса. Западным попыткам анализа России Путина недостает знания системы политических воззрений нынешних московских элит. Недостает интереса к аргументам, используемым режимом для самолегитимации. Возможно, Карл Шмитт был прав, сказав примерно полвека назад, что "победитель не испытывает интереса".

"Суверенитет", недавно опубликованный сборник текстов V.I.P. от идеологии под редакцией Никиты Гараджи, дает возможность заглянуть в мир идей путинской элиты. В книге собраны фрагменты ежегодных посланий президента, интервью с одним из его возможных преемников (вице-премьером Дмитрием Медведевым), легендарные февральские тезисы главного кремлевского идеолога Владислава Суркова, провозглашенные перед деятелями "Единой России", и около дюжины интервью и эссе, выдержанных в традиции просвещенного лоялизма. Амбиция издателя заключается в том, чтобы определить и развить главную концепцию новой идеологии Кремля - понятие суверенной демократии. Среди авторов - философы Алексей Чаадаев и Никита Гараджа, журналисты Виталий Третьяков и Максим Соколов и армейский стратег Андрей Кокошин, считающиеся важнейшими идеологическими функционерами спецслужб Путина. Но удивительно, что среди авторов также Франсуа Гизо, французский политический философ XIX века и премьер-министр Франции в дни июльской монархии. Гизо умер в 1874 г., потеряв шанс на то, чтобы войти в ближний круг путинских соратников, но решение редактора о включении фрагментов его писаний о суверенитете несет в себе основное послание книги. В официальной философии новых российских "суверенистов" также чувствуется интеллектуальное присутствие Карла Шмитта, придворного юриста III Рейха и главной фигуры современной европейской антилиберальной традиции. Его влияние очевидно на многих страницах книги, но нацистский сюжет из его биографии не позволяет указать его фамилию в публикации, инспирированной Кремлем.

Нужно честно сказать, что "Суверенитет" меркнет по сравнению с такими шедеврами идеологической литературы, как "Краткий курс истории ВКП(б). Новые кремлевские идеологи - не философы, а пропагандисты. Их размышления на тему суверенной демократии не назовешь интеллектуально вдохновляющими. Рецензента преследует соблазн перехода на саркастический тон. Однако это было бы несправедливо. "Суверенная демократия" - идеологически плодотворное понятие. Его задача - не объяснить мир, а изменить его. Оно является эффективным оружием в борьбе с двумя главными идеологическими врагами, которых определил Кремль - либеральной демократией Запада и демократией популизма, перед которой преклоняются "все остальные" .

Суверенная демократия - политические корни

Появление понятия суверенной демократии связано с событиями на Украине. Его корни - в кремлевской интерпретации оранжевой революции 2004 г., изложенной в трактате Суркова, который включен в рассматриваемую книгу. Суверенная демократия - это ответ Москвы на опасную комбинацию давления народа снизу и международного сообщества сверху, которая отстранила от власти режим Кучмы. Оранжевая революция (по терминологии Кремля - "оранжевая социотехника") представляла собой пример самой опасной угрозы - дистанционно управляемого народного бунта. Превентивная контрреволюция Путина, последовавшая за оранжевыми событиями в Киеве, означала коренную трансформацию российской системы. В управляемой демократии, которую Путин унаследовал от Ельцина, элиты пользовались такими институциональными элементами демократии, как политические партии, выборы и плюрализм СМИ, лишь для того, чтобы удержать власть. Выборы проходили по графику, но не давали шанса на смену власти и лишь легитимировали ее. В отличие от классических моделей управляемой демократии, российская система 90-х годов не предусматривала "руководящей роли" правящей партии в политическом процессе. Ключом к системе было строительство параллельной политической действительности. Целью было не только установление монополии на власть, но и монополизация конкуренции между стремящимися к ней. Принципиальным элементом этой модели управляемой демократии было то, что источники легитимации системы были на Западе. Создавая фальсификат демократии, фальсификатор тем самым признавал достоинство оригинала. Слушая западные поучения, российские элиты платили за использование западных инструментов для удержания власти.

Социальные корни управляемой демократии отражали странные отношения между властью и народом, царившие в ельцинской России. Эти отношения проницательно охарактеризовал Стивен Холмс (Stephen Holmes): "Верхи не эксплуатируют и не преследуют низы. Они даже ими не управляют, а попросту игнорируют". Управляемая демократия была политической системой, освобождавшей элиты от необходимости править, давая им шанс заняться личными интересами. Считалось, что это лучший метод избежать кровавой революции. Вместе с тем, управляемая демократия дала зеленый свет "криминальной революции", в результате которой значительная часть ресурсов страны перешла в руки немногочисленной группы, находившейся при власти. Такая система наилучшим образом подходила "государству без налогов". Когда правительство облагает людей налогами, оно должно давать им что-то взамен, начиная от социальной системы и эффективной администрации и заканчивая свободой и представительством. В современном мире взаимосвязь между налогообложением и представительством придает легитимацию власти.

Российская управляемая демократия 90-х годов извратила эту логику. В России существовали налоги, но никто их не собирал; были выборы, но их победители не представляли реальные интересы своих избирателей. Посткоммунистические элиты открыли для себя неотразимое очарование слабости государства. Российское государство было слабым, но лукавым, избирательным в своей слабости. Оно не платило зарплату рабочим, но у него хватало сил на передел собственности и даже выплату внешнего долга, если только это было в интересах элит. Стратегия режима заключалась в том, чтобы поддерживать иллюзию представительства, одновременно не допуская того, чтобы были представлены интересы и взгляды тех, кто в результате трансформации проиграл. Модель управляемой демократии позволяла элитам полностью игнорировать законные требования граждан. Ни одна реформа, проведенная в кульминационный период управляемой демократии, не была инициирована снизу. Полное игнорирование базовых проблем людей было самым слабым местом российской управляемой демократии.

Сегодня в западных дебатах о России "тирания", то есть, "авторитаризм" Путина противопоставляется "свободе", то есть, несовершенной ельцинской демократии. В действительности, либерализм Ельцина и "суверенизм" Путина - это две различные, но связанные между собой формы управляемой демократии. На место ельцинской "имитации демократии" пришло усиление государственной власти путем национализации элиты и маргинализации "офшорной аристократии", как ее назвал Сурков. Национализация элиты вылилась в фактическую национализацию энергетического сектора, полный контроль над СМИ, криминализацию финансируемых с Запада неправительственных организаций, управление политическими партиями из Кремля, уголовное преследование политических противников (дело Ходорковского) и создание структур, которые могли бы активно поддержать режим в случае кризиса.

В понимании Кремля суверенитет - это не просто неотъемлемое право государства, дающее ему, например, место в ООН. Для Кремля суверенитет - это потенциал государства, его экономическая независимость, военная мощь и культурная идентичность. Еще один важный элемент суверенного государства - элита с националистическими воззрениями. По мнению кремлевских идеологов, характер элиты - важнейший из факторов, определяющих силу суверенного государства. Создание элиты с националистическими воззрениями - основная задача суверенной демократии как проекта. Для того чтобы существовала национальная элита, должна возникнуть национальная демократическая теория.

Суверенная демократия - интеллектуальные корни

В концепции суверенной демократии самое захватывающее - не режим, который она призвана легитимировать, а ее собственное интеллектуальное обоснование. За последние два десятилетия на российском рынке идей не было недостатка в теориях, основанных на тезисе об исключительности культуры и истории России, равно как рефлексий на тему миссии России в мире. Часто слышалось мнение о том, что Россия должна порвать со своей идеологической зависимостью от западных теорий. Характерно, что идеологов суверенной демократии не интересует использование в их проекте разнообразных теорий о "российской исключительности". Бунт Кремля против англосаксонской теории либеральной демократии, основанной на правах личности и системе взаимного контроля органов власти, не укоренен ни в критике демократии как системы, ни в концепциях российской исключительности. Создавая интеллектуальное обоснование для модели суверенной демократии, кремлевские идеологи обратились к интеллектуальному наследию континентальной Европы - французскому политическому рационализму Франсуа Гизо и "децизионизму" Карла Шмитта.

Удивительно, но именно Гизо и Шмитт - столпы кремлевской идеи суверенной демократии. Тем, что привлекает Суркова и остальных философов в Гизо и Шмитте, является их антиреволюционность и глубокое недоверие к двум основным понятиям современной демократии: идее представительства как выражения плюралистического характера современного общества и идее суверенитета народа, определяющей демократию как правление этого же народа. Антинародность и антиплюрализм - отличительные черты нынешнего российского режима. Его идеологи вслед за Шмиттом предпочитают определять суверенную демократию как "тождественность власти народу". Вслед за Гизо, сувереном они считают не народ (избирателей), а разум, находящий свое выражение в консенсусе, достигнутом ответственными национальными элитами.

В кремлевской смеси из антинародности Гизо и антилиберализма Шмитта выборы служат не выражению различных, зачастую противоречащих друг другу интересов, а демонстрации тождественности правящего класса народу. Выборы служат тому, чтобы представлять не народ, а власть перед народом. Определение Шмитта, согласно которому суверен - этот "тот, кто вводит чрезвычайное положение", прекрасно подходит для объяснения почти метафизической роли президента в сегодняшней политической системе России. Шмиттовское определение демократии в категориях тождественности, а не представительства, не позволяет провести существенные различия между демократией и диктатурой, что кремлевским теоретикам демократии наверняка представляется еще одним достоинством этой концепции.

Российские и зарубежные критики Путина, как правило, недооценивают интеллектуальное содержание понятия суверенной демократии. Их интересует подлинная природа режима, а не то, как режим старается представить и легитимировать себя. По их мнению, "суверенная демократия" имеет исключительно пропагандистскую ценность. Единственная задача этой концепции - защитить режим от западной критики. Иными словами, суверенная демократия - оборонительное оружие. Внимательное прочтение "Суверенитета" может заставить считающего так читателя радикально изменить свое мнение.

Сегодняшнее настроение Кремля - не оборонительное. Концепция суверенной демократии воплощает ностальгию путинской России по идеологической притягательности, которой обладал Советский Союз. Возвращение России на международную арену также означает, что она ищет собственную "мягкую силу". Энергоресурсы и привлекательность суверенной демократии - это два вида оружия, которое использует Россия в своем походе на Европу. Вопреки тезисам критиков Путина, концепция суверенной демократии не означает, что Россия порывает с европейской традицией. В ней находит свое выражение идеологическое стремление России к тому, чтобы стать "другой Европой" - альтернативной Европейскому Союзу.

Остается вопрос: может ли путинский коктейль из Гизо и Шмитта понравиться европейским элитам, обескураженным ростом популизма и давлением глобализации? Может ли российская политическая модель - соединение власти элит с классическим суверенитетом государства - стать идеологическим магнитом для элит и простых европейцев, разочарованных магией постмодернистского государства, воплощенного в Европейском Союзе? Политкорректный ответ был бы таким: демократическая Европа не поддастся на соблазн путинской модели суверенной демократии. Но время покажет, каков правильный ответ на этот вопрос. С большой долей уверенности уже сегодня можно предвидеть, что суверенная демократия как концепция и как действительность будет более привлекательна для европейских элит, чем для рядовых граждан.

Иван Крастев (Крыстев),
 политолог, аналитик по международным вопросам, председатель Центра либеральных стратегий в Софии,
преподает в Центрально-Европейском Университете в Будапеште и в Институте Ремарка (Нью-йоркский Университет). Основная тема исследований - ситуация в посткоммунистических государствах,
автор книги "The Anti-Corruption Trap".