"Это наша война..." [ Редагувати ]

Колеса автомобиля взбивают коктейль из дорожной пыли, серых камней и сухого воздуха. Коктейль предназначается ветру, который разносит коричневую взвесь по всей округе. Пылинки проникают во все щели, и от них уже не спасают ни широкие клетчатые платки, ни плотные дверцы автомобиля. В такую погоду путник старается найти какое-нибудь укрытие. И переждать ветер. Ждать приходится долго - иногда даже несколько дней. Но в Стране Вечного Ожидания время не имеет значения.

Линия фронта никогда не бывает прямой. Да и вообще, до нынешней войны в Афганистане не существовало такого понятия "линия фронта". Теперь все по-другому. Вот она, линия, вот он, фронт. Здесь моджахеды, а там - на расстоянии ружейного выстрела - талибы. И те, и другие - афганцы. Их жизнь - это война.

По мусульманскому летосчислению на улицах афганских кишлаков - 1380 год. И люди здесь живут так, словно время остановилось много веков тому назад. Серые стены глинобитных домов одного цвета с пыльной дорогой и, кажется, они вырастают из земли, словно мозоли на заскорузлых ладонях дехканина. Здесь нет электричества, а, значит, и света. Здесь не знают о существовании телефона и телевизора. Здесь воду набирают из арыка, в котором моют лошадей. Так было еще до рождения пророка Мухаммеда, так есть сейчас. Редкие автомобили выглядят нелепо, пробираясь между глиняных стен. Говорят, за двадцать лет здесь выросло целое поколение людей, единственным заработком для которых является война. Но в Афганистане по-настоящему-то никогда и не было мира.

Мохаммад Акбар воюет восемнадцать лет. Сначала с Советским Союзом, потом с правительством Наджибуллы. А когда талибы вздернули бывшего президента, стал воевать вместе с его сторонниками против талибов. Паузы между большими сражениями заполняли небольшие стычки то с исмаилитами, то с их противниками.

Мохаммад Акбар, моджахед: "Сейчас воевать тяжелее. Раньше вот только с Союзом, а сейчас на той стороне - и чеченцы, и арабы, пакистанцы. Они хорошие бойцы. А вообще-то война с шурави это была война с агрессором, нынче же воюем со своими, с мусульманами".

Каждое утро моджахеды совершают намаз. И прекращают огонь, если пришло время молитвы. По ту сторону линии фронта происходит примерно то же.

Радиостанции талибов и моджахедов работают на одной и той же частоте. На одиночные выстрелы талибы отвечают веселой руганью из динамика. Вот сейчас, например, они обещают отрезать головы всем, кто стрелял. Со стороны моджахедов - еще одна очередь. Если верить этим людям, то у "студентов" давным-давно закончились бы солдаты.

Мохаммад Шокир, пулеметчик: "Пока на голове шапка держится, мы будем воевать. Я лично убил пятьдесят талибов. Да, именно пятьдесят".

Семнадцатилетний Насреддин Иомуддин хотя бы делает вид, что считает поверженных врагов.

Насреддин Иомуддин, моджахед: "Пять. Я убил пять талибов".

О талибах они знают только то, что те хотят продать свою землю, что они террористы и друзья Усамы бен Ладена. Вполне достаточный идеологический набор для создания образа врага. Но, кажется, что это говорится только для гостей. А вот и то, о чем на передовой не говорят моджахеды, но любят порассуждать беженцы.

Лагерь Ходжимолла. В кочевых шатрах, сооруженных из кривых жердей и потертых ковров, - полтысячи беженцев из Кундуза. Город в руках талибов. Вот уже шесть лет. И шесть лет лагерь живет по своим законам, словно отдельное государство. Здесь есть своя государственная власть - шумный, как и все кундузцы, староста. Есть и армия - в сорок стволов. В лагере каждый год от голода и болезней умирают два десятка беженцев - дети и старики. И для того, чтобы их спасти, как всегда не хватает денег. Но вот на оружие деньги есть всегда. Каждый из купленных оптом "калашей" обошелся в пятьдесят долларов. Каждый гранатомет - в сто. Выходит, взрослые мужчины в этом лагере считают, что важнее потратить деньги на оружие, чем на то, чтобы спасти своих сородичей от голодной смерти.

Сайфуддин Шамсуддин, староста лагеря: "У меня сорок автоматов, и все мы их купили у талибов. На той стороне. Так что нам есть чем сражаться".

До сражения дело не доходит. Если начнется настоящая война, все поставки оружия с той стороны прекратятся, а правительство северных территорий, чего доброго, захочет взять под свой контроль этот прибыльный бизнес. Этому есть косвенные подтверждения. Если пистолет на рынке стоит дороже, чем автомат, значит, дело идет к запрету на ношение оружия. Олам Сарван торгует "калашами" шесть лет. В этом году цены на пистолет Макарова выше, чем на автомат.

Олам Сарван, торговец оружием: "Оружия много, сдают его полевые командиры, и откуда мне знать, моджахеды они или талибы. А вообще-то не в войне дело. Пока есть богатые и добрые люди, им есть что защищать от бедных и злых. Торговал бы я и танками, да вот на полках в духане не помещаются".

Танками здесь тоже торгуют. Такого добра в Афганистане скопилось немало после ухода Советской Армии. Старые Т-55 оказались наиболее приспособленными к афганской войне. В районе Пянджа, на базе Дженгали Бой Бьюгали, Альянс формирует танковую бригаду - для того, чтобы прорвать фронт в направлении Кундуза. В бригаде - пятьдесят танков, столько же боевых машин пехоты и несколько бронетранспортеров. С той стороны "пятьдесят пятым" северян противостоят примерно триста талибских танков. Но танковая атака откладывается вовсе не из-за количественного преимущества противника. Изгнанный из Кабула президент Раббани знает, что когда-нибудь наступит день, и в Афганистане сформируют коалиционное правительство. А в придачу к правительству - и армию. И вот тогда у господина Раббани появится возможность сказать: "А у меня уже есть армия". Эти танки берегут не для военных, а политических сражений.

Абдул Дайат, начальник штаба танковой бригады: "Танкистам смелости не занимать. Особенно если положить под язык комочек легкого наркотического зелья, насвара, - вместо эликсира смелости".

Атикулла Танхор, командир танка: "Да нет же, смелости от него не прибавится. И вообще, у нас это не запрещено. Это как сигаретку выкурить. Но воевать с насваром под языком как-то веселее".

Десяток гусеничных бронтозавров на передовой все-таки оказались. Каждое утро, примерно в шесть, они начинают обстреливать позиции талибов. В ответ - ни выстрела. То ли талибов там уже нет, то ли снаряды летят вовсе не туда, куда нужно. В десять обстрел прекращается. Можно попить чаек, посидеть, поговорить о том, о сем. Вяло перекинуться парой-тройкой крепких слов с талибами - по рации. И дождаться журналистов. Им эта война тоже нужна.

Каждое утро возле ворот министерства иностранных дел собирается разношерстная толпа со всего Севера. Это водители и переводчики. У них, живущих в полной нищете, появился шанс одним махом решить все свои проблемы. Они обступают каждого журналиста, наперебой предлагая свои услуги. Один день работы переводчика стоит сто долларов. Один день работы водителя - и того больше. И пускай переводчик, кроме фразы "сколько стоит", ничего ни по-русски, ни по-английски не знает, а новый джип окажется старым "уазиком", работодатели соглашаются с поставленными условиями.

Ямада Йошихару, японский журналист: "Вчера мы ездили один раз по городу. И заплатили водителю сотню. Но когда едем на фронт, платим сто пятьдесят. Ведь там опасно".

Вот и работодатели. Сидя под охраной упитанного автоматчика, журналисты с самого раннего утра пытаются найти работу самим себе. Грозные, как муллы "Талибана", телевизионные боссы хотят видеть войну. Но эта война обходится без частых выстрелов.

Ямада Йошихару, японский журналист: "Я знаю, журналисты приезжают на позиции, просят пострелять и платят большие деньги за каждый выстрел, но мы ни разу не платили. Так, попросили выстрелить, и моджахеды выстрелили - всего два раза".

Однажды одна из съемочных групп заказала перестрелку на передовой. Обычно терпеливые талибы не смолчали и ударили в ответ из гранатометов. Осколками накрыло трех бойцов Северного Альянса. Для них этот потешный бой стал последним.

Чтобы добраться до первой линии обороны, нужно искать брод. Всадники, окружившие машину, ни за что не расскажут, где он находится. Это их заработок, причем немалый. За перевоз через реку с человека берут нынче сорок долларов, и цены не опускаются вот уже который день. Раньше за то, чтобы подкинуть какого-нибудь путника на тот берег, Мохаммад Хусейн брал восемьдесят тысяч афгани - меньше доллара. Да и прохожих было немного. Сейчас здесь выстраивается очередь из желающих попасть на фронт - не меньше полусотни в день. И все больше японцы, американцы, французы. Война сделала оборванца Хусейна богатым человеком.

Мохаммад Хусейн, перевозчик: "Я ведь так много беру, потому что на целый день нанимают меня и лошадь. И вообще, у нас здесь очередность - сегодня я, а завтра мой сосед".

Андрей Цаплиенко, журналист: "Война закончится, журналисты перестанут приезжать, и ты снова станешь бедным человеком?"

Мохаммад Хусейн, перевозчик: "Похоже, что так".

Андрей Цаплиенко, журналист: "Выходит, война - это хорошо?"

Мохаммад Хусейн, перевозчик: "Такая война - это хорошо".

Когда мы познакомились с Хусейном, я сказал ему, что меньше двух сотен зеленых за переправу платить не буду. Глаза перевозчика загорелись огнем, и в этом огне моя ирония сгорела, как стодолларовая купюра. Ну, а когда Хусейн понял, что шурави издевается над его алчностью, слез с лошади и сказал: "Попробуй сам, бесплатно". Река оказалась строптивой, но вполне преодолимой.

На той стороне - кишлак Чаратой. Его отбили у талибов три года назад, но жители сюда не вернулись. Каждый день моджахеды ходят сюда, как на работу. Иногда не возвращаются. Талибские снайперы время от времени упражняются в стрельбе по движущимся целям.

Вот уже три года здесь проходит линия фронта. И три года эта линия не двигается ни вперед, ни назад. Возможно, потому, что у этих людей не хватает сил сломить сопротивление противника, а, возможно, потому, что в буквальном смысле для них родина там, где дом. И не более того.

Словом "моджахед" пугают всю Европу. На самом деле "моджахед", воин ислама, это всего лишь ополченец, который защищает свою семью и свой дом. И вряд ли таджик с севера пойдет воевать с пуштунами на юге. Он там не живет. Там не говорят на его языке. А значит, всегда могут нанести удар в спину.

Здесь, в брошенном доме, обосновался Мохаммад Рахим, моджахед со стажем, один из тех, кого советские солдаты называли "духами". Чай, лепешки, неторопливый разговор. Пулемет на стене. Даже в мирное время тяжело в кишлаке без пулемета.

Мохаммад Рахим, полевой командир: "Это наша война, понимаешь. Мы воюем, как умеем. Сейчас они наши враги, хотя кого-то из них я считал своими друзьями. Они мусульмане, и мы мусульмане. Но если сюда войдут американцы, я не знаю, как все обернется. Если они войдут ненадолго, то пусть воюют, а потом уходят. Если же останутся, то многие моджахеды будут воевать против них. Но все дело в том, что они никогда не уходят".

(В кадре - мальчик поет суру пророка Мухаммеда).

В медресе Абу-Ханифа студентов талибами больше не называют. Арабское слово, означающее буквально "тот, кто ищет знание", здесь вышло из употребления. Ректор медресе Мохаммад Муса Тована бежал из Кабула, от собственных учеников, и из уважения к старику ученики больше не считают себя талибами. Хотя учатся тому же, чему учились воинствующие муллы десять лет назад в Кандагаре. Немножко физики, немножко арабской филологии, все остальное - Коран. Каждая сура произносится многократно, чтобы смысл отдельного слова растворился в высшем, божественном, смысле молитвы. Ученики, словно маленькие маятники, раскачиваются, читая суры. Они отсчитывают время, отпущенное Аллахом для этой страны.

Мохаммад Муса Тована, ректор медресе Абу-Ханифа: "Почему Коран это самая лучшая книга из написанных на Земле? Коран единственная из священных книг, регламентирующая все стороны жизни человека и регулирующая его отношения с миром. Что делать утром, что делать вечером. Когда нужно сеять, когда убирать урожай. Как следует воевать, и что делать с врагами. У талибов есть прекрасные муллы и талантливые богословы. Они вовсе не искажают ислам. Вот только шахидами им не стать. Они ведь воюют против мусульман, а шахид попадает в рай, если гибнет в бою с неверными".

В религиозную школу приходят в 14 лет. После шести лет учебы - выпускные экзамены и назначение на должность муллы в каком-нибудь отдаленном кишлаке.

Для бедняков медресе - единственный шанс получить образование. В Афганистане, где девяносто процентов населения не умеют ни читать, ни писать, свидетельство об окончании медресе открывает безграничные возможности для детей из бедных семей. По крайней мере, свою фамилию они смогут написать без ошибок.

"Это сура пророка Мохаммада. Ее нужно спеть девятьсот девяносто девять раз - и только на тысячный тебе откроется абсолютное знание". Так говорили средневековые проповедники.

Чем меньше знаний в голове у народа, тем проще им управлять. Главная аксиома восточных владык. Здесь привыкли сожалеть о прошлом, не думая о будущем. На лобовых стеклах редких автомобилей - портрет Ахмад Шаха Масуда, взорванного террористом-камикадзе. Его напарник был расстрелян одним из этих людей, телохранителей знаменитого моджахеда. Масуда убили в этом доме. Террорист, представившийся журналистом, задал вопрос о будущем Афганистана. Но Масуд не успел на него ответить. Сработала взрывчатка, спрятанная в телекамере. Ахмад Шах был, пожалуй, единственным человеком на Севере, способным объединить альянс и в отдаленном будущем стать главой коалиционного правительства. В его смерти обвиняют все того же демонизированного Бен Ладена. Но вопросам несть числа. Почему не введены ограничения на количество находящихся здесь журналистов? И почему телохранитель расстрелял в упор второго заговорщика, даже не попытавшись захватить его живьем и допросить. Если первая загадка может быть объяснена любовью к дензнакам, которые ввозят в Афганистан репортеры удачи, то второй тайне нет объяснения. Атака авиакамикадзе по американским небоскребам продлила жизнь альянсу, превратив его в политическую силу. Военных силенок же явно маловато. Вот и ждет Альянс своего часа, ожидая окончания бессмысленных с военной точки зрения бомбардировок и воюя с помощью журналистского десанта.

На местном базаре цены подскочили впятеро. То, что раньше можно было купить за десять тысяч афгани, теперь не купишь и за сто. При этом за один доллар дают лишь сорок тысяч афгани - а раньше давали сто шестьдесят.

Мохаммад Шокир, пулеметчик: "Закончится война, куплю себе еще одну жену. Одна, правда, уже есть. Насобираю тысячу долларов и ей-Богу куплю".

Пулеметчику придется долго ждать, пока закончится война. А, может быть, ждать вовсе не стоит. Пока страна разрезана фронтами, здесь как-то проще и быстрее можно заработать на счастливую семейную жизнь. И радоваться достатку под привычный грохот орудий. Другого шанса не будет.