Довженко пил кровь Булгакова [ Редагувати ]

О фильме "Ревизор" по сценарию Булгакова на киностудии им. Довженко не решались говорить четверть века. Потому что в его закрытии принимал участие Александр Довженко...

Приговор окончательный и обжалованию не подлежит

Выступая в московском Доме кино в 1937 году, Довженко сказал: "Способный молодой режиссер с первых своих шагов запутался в формалистической паутине. В этом фильме отсутствует художественная правда. Постановщик извращает смысл и содержание классического произведения Гоголя". Это был окончательный приговор.

Сразу же после этого выступления незавершенный фильм "Ревизор", который в 1935 году на киевской студии начал снимать Михаил Карастин по сценарию Михаила Булгакова, был официально закрыт. По студии поползли жуткие слухи - якобы это месть за 1918 год, когда молодой поручик Булгаков стрелял в революционного солдата Довженко. Студийцы осаждали ассистента Александра Петровича Бодика, который "всегда знал все и даже больше", но тот хранил молчание. Пытались выведать тайну у архитектора студии Семыкина - хранителя единственного фото, где не Булгаков, а Довженко был в петлюровской форме. Семыкин разъяснил: ни в какой демонстрации революционных солдат Довженко участия не принимал, а врач Булгаков не был строевым офицером гетманских войск. Кстати, в 60-е годы известный писатель Сергей Плачинда поднимал этот вопрос в прессе, но точных источников информации не указал.

Обстановка вокруг закрытия фильма была настолько тревожной, что все его создатели ждали расправы не только над собой, но и над пленкой. Понимая это, оператор Николай Топчий тайно вынес из монтажной снятый им материал и спрятал его у себя дома. Сохранял до начала войны, каждый день ожидая ареста "за хищение социалистической собственности". Но свои 10 лет он отсидел не за "Ревизора", а за пропагандистский фильм "Мария едет в Германию", который он снял в оккупированном Киеве.

Вернувшись из ссылки, в 1961 году Топчий принес в Музей Довженко свой архив - фотографии, эскизы костюмов, декораций и впервые рассказал его директору Татьяне Деревянко историю булгаковского "Ревизора". Пленки у него не было - ее КГБ изъял при аресте. Топчий уже ничего не боялся, поэтому передал в музей даже личные письма к матери, в которых он рассказывает о "хождении по мукам" сценария Булгакова и о том, как "они издевались над великим человеком".

А начиналось все с... ног Мартинсона

В 1926 году спектакль "Ревизор" в постановке Мейерхольда потряс московских театралов, которые по несколько раз ходили "на Мартинсона". О таком Хлестакове мечтал, наверное, и Гоголь, когда писал: "Есть труднейшая роль во всей пьесе - роль Хлестакова. Я сильно боюсь за эту роль. Для нее нужен решительный талант". В исполнении Сергея Мартинсона это был совершенно земной, в меру фатоватый, глуповатый, беспардонный, избалованный петербургской жизнью шалопай, но такой обаятельный, что публика буквально сходила с ума. И не только в Москве. Когда в 1930-м театр Мейерхольда был на гастролях во Франции, парижане аплодировали Мартинсону стоя, а театр Гастона Бати таких аншлагов еще не знал. Французская пресса называла артиста "мастером походок", а его ноги - "изобретательными", окрестив его "советским Чарли Чаплиным". Кстати, возможно, именно эта подсказка французов и дала шанс Сергею Мартинсону стать первым актером, который сыграл на советском экране роль Гитлера (в новелле "Самый храбрый" боевого киносборника #7). До него изображать Гитлера в мировом кино рискнул только великий Чаплин.

Но тогда мейерхольдовский Хлестаков разбудил творческую фантазию многих кинематографистов. Первыми из них были украинские: в 1934 году студия "Украинфильм" заключила с Булгаковым, уже имевшим опыт работы с гоголевскими произведениями во МХАТе, договор об экранизации "Ревизора".

"Это была работа над чужими мыслями из-за денег", - говорила вдова писателя

Страшной правдой было то, как жил в 30-е годы Михаил Булгаков. В "Письме к правительству" он писал: "У меня, драматурга, написавшего пять пьес, известных в СССР и за границей, налицо в данный момент нищета, улица, гибель". Чтобы выжить, приходилось участвовать даже в конкурсе учебников, написав для школьников 3-4 классов "Курс истории СССР", а МХАТу предлагал сделать пьесу о Сталине.

Правительство, казалось бы, отреагировало. В марте 1934 года студия "Союзфильм" заключила с Булгаковым договор на создание сценария "Мертвые души", а в августе 34-го - "Украинфильм" на экранизацию "Ревизора". Режиссером назначили Алексея Дикого. Но к Михаилу Афанасьевичу пришел Михаил Каростин, который мечтал воплотить пьесу на экране, и очаровал Булгакова своим остроумием, эрудицией, энергией и главное - влюбленностью в Мартинсона. Он и стал режиссером. "Вчера у Натальи Михайловны Ужвий -пишет киевский кинооператор Топчий матери, - познакомился с режиссером Каростиным. Мы нашли общий язык. Сценарий пишет Михаил Булгаков!!! Он удивительно многогранный художник, который глубоко понял суть нашего операторского мастерства. К кинематографу он относится настороженно, однако понимает его огромные возможности".

Пять кругов редакторского ада

Первый вариант сценария Булгаков написал за месяц и назвал его "Необычайное происшествие, или Ревизор", предварив эпиграфом: "На зеркало неча пенять, коли рожа крива". Сценарист вводит в гоголевский текст и собственные диалоги. Действие первой части открывается не знаменитым "Я пригласил вас, господа...", а диалогом городничего с купцом Абдулиным. Городничий собирается читать только что полученное письмо, но появляется Абдулин - в халате, в ермолке, со свертком мыла в руках и улыбается загадочной восточной улыбкой.

Сцена состояла из реплик, намеков гоголевской комедии и служила ключом к показу дикости города. В ней ясно проглядывает "кривая рожа" действительности. Но сценарной коллегии студии, в которую входили и ведущие украинские писатели, "кривых рож" показалось мало. Автору предложено было "усилить гоголевский пафос отрицания". Булгаков вводит в сценарий сны-видения Хлестакова - такие, как "Хлестаков в фельдмаршальском мундире рассматривает себя в зеркале", "Хлестаков цепляет на халат выпрошенный у судьи орден святого Владимира", кадр-видение пьяного Хлестакова, который "с Пушкиным на дружеской ноге".

Эта тема была особенно близка драматургу - одновременно со сценарием он писал "Последние дни (Пушкин)". Каждый новый вариант сценария подвергался все более ожесточенной и вместе с тем все менее конкретной критике. Булгаков нервничал, но не сдавался. Ему казалось, что он "нащупывает" именно то в сценарии, чего от него требовало киношное начальство. И эпизод "с Пушкиным на дружеской ноге" должен был стать в этом смысле ключевым: гений в кривом зеркале сознания пьяного ничтожества и есть факт фантастической николаевской действительности. Но по требованию редакторов этот эпизод видоизменялся много раз, в него зачем-то вводились и Лермонтов, и Жуковский, и Крылов.

Булгаков оказался на грани срыва, когда от него потребовали вдруг "усилить бытовой образ захолустья и убрать всяческую фантасмагорию и лирику". Теперь в центре фильма должна была предстать лужа перед зданием суда, постоянно "играющая". Снимали так: то ее вброд переходит дьячок, а верхом на нем священник, то через нее перебрасывают мостки, застеленные узким ковром, - для ревизора. Булгаков и Каростин решили сделать локальные съемки и показать редколлегии эти сцены уже на экране - на бумаге ни один их трюк не проходил. Они сняли развернуто все посещения Хлестаковым ведомственных учреждений, неузнаваемо преображенных: суд с обновленной мебелью ("А где дела? - Решены все!"), чистенький класс, где ученики поют "Гром победы", а Хлестаков поощряет мальчишку, искавшего Париж в океане, богоугодное заведение, где над всеми кроватями - дощечки с надписью "Выздоровел". Только одного "больного" - местного сторожа доктор поит лекарством, а на вопрос "А где же остальные больные?" он бодро отвечает: "Все выздоровели. Они у нас, как мухи, выздоравливают".

Заказчик не унимался. Были выдвинуты новые требования: "Чтобы события, совершающиеся на экране, были видимы с точки зрения нашего современника". Елена Сергеевна Булгакова записывала в это время: "Все это действует на Мишу угнетающе, скучно, ненужно и ничего не дает... Приходят к писателю умному, знатоку Гоголя люди без вкуса и уверенным тоном излагают свои требования".

Но Булгаков соглашается и с этими абсурдными требованиями - он вводит в сценарий кукол. Пишет сцену в ночном Петербурге, где в "безобразной комнате" спиной к зрителям сидит, сгорбившись, человек. Он видит сон: зеркальная витрина магазина, в которой показываются ярко раскрашенные куклы. Образ гротескного города. Спящий, проснувшись, выводит гусиным пером начало пьесы, и она как бы течет в двух руслах: с живыми персонажами и безмолвными куклами в витрине. Вот почтмейстер читает письмо Хлестакова другу Тряпичкину. Разбив печать долотом, кукла-почтмейстер входит в это письмо и разгуливает вдоль его строк. А чуть ранее точно так же ползали испуганные куклы-чиновники по строчкам письма, полученного из Петербурга городничим. И образ "птицы-тройки" автор в угоду заказчику увидел его глазами: мелькают версты и сосны, а между ними "замелькали фигуры чиновников со свиными рылами".

Фигура Гоголя (а в спящем человеке он сразу был узнаваем) в этом варианте выражает горькое недоумение, разрешить которое пытается "современник", то есть Булгаков: отчего, мол, все безобразия в России? От деспотической, неразумной, "бессудной" власти (постоянная булгаковская мысль о деспотизме и его губительных для общественной нравственности последствиях). Боже, какой испуг вселил этот вывод в редакторские души! Никаких намеков на "бессудную" власть в Стране Советов допускать нельзя! И какой вывод должен делать советский зритель, слыша такие слова: "Ревизор есть чиновник, облаченный всей полнотой царской власти. Он может раздуть муху в слона, но также легко способен слона обернуть мухой" или "взятки даются между четырех глаз"? Но особенно чиновников от кино раздражал финал. Из комнаты Гоголя - выход на петербургские улицы. Возникает карта России, на которой сидит Николай, поправший страну. Земной шар летит в темноту под бравурную музыку, которая переходит в долгий звук оборванной струны...

Оставалось одно - поставить на сценарии точку. Так и сделали, указав в заключении, что, мол, считаем дальнейшую работу бесперспективной. Булгаков слег, но молодой Каростин с его неуемной энергией и неистребимым оптимизмом все-таки спас патовую ситуацию - предложил студии "поправить" Булгакова и написать свой вариант сценария. Он был, конечно, далеким от первого, второго, третьего и четвертого вариантов, но Булгаков вынужден был с ним согласиться - хотел спасти фильм. Договор переоформили на двоих, причем 75% гонорара полагалось Каростину, а всего 25% - Булгакову. Почему? На "Украинфильме" в то время не принято было объяснять авторам такие вещи. Так пятый вариант "Ревизора" в 1936 году начал свою экранную жизнь. Из него исчезла вся гоголевско-булгаковская фантасмагория: видения, мечтания, оживающие мысли героев и авторов.

"Нам было так весело на съемочной площадке, что мы надеялись на полный успех"

Главным для Булгакова, Каростина и Топчия был актерский ансамбль. О Хлестакове вопрос был решен еще до запуска фильма в производство, вернее - до написания сценария. Кандидатура Мартинсона даже не обсуждалась. На роль его слуги Осипа пригласили двоюродного брата знаменитого Максима Штрауха - Ивана Штрауха, театрального актера, которого Топчий привел из своего предыдущего фильма "Прометей". Работать с ним было легко и просто, он был душой группы, умел развеселить даже такого хмурого человека, как актер Ленинградского театра им. Пушкина Геннадий Мичурин, который блистательно играл Городничего. На роль Добчинского пригласили выдающегося мастера украинской сцены Гната Юру, на роль Анны Андреевны - Наталью Ужвий.

На съемочной площадке с первого дня создалась атмосфера "фильма в фильме". Мартинсон в перерывах между съемками танцевал, пел куплеты собственного сочинения. Он подбил братьев Штраухов на строительство здесь же, на съемочной площадке в первом павильоне студии, турника из остатков декорационных балок и устраивал спортивные соревнования, в которых всегда умудрялся быть самым ловким.

По соседству в фильме "Строгий парень" снимался Максим Штраух, которого все знали как Ленина. Но все перерывы между съемками "вождь революции" проводил с Хлестаковым. Вместе они придумывали новые сцены, реплики, гэги. Режиссер и оператор стремились их сразу же снять. Топчий так описывает это в письме к матери: "Потрясающе получился эпизод появления Добчинского и Бобчинского. Городничий играет в кегельбан. Брошенные им шары сбивают кегли, и в этот же миг из-за сбитых кеглей появляются, как подброшенные, Добчинский и Бобчинский. И у них такое выражение лиц, что все мы умирали со смеху. Трюк вроде бы простой, но актерски как он сделан!"

Сергей Мартинсон ничего не повторил из того, что он делал у Мейерхольда. У него рождалось такое множество актерских решений, что режиссер и оператор не успевали их отснять. Своими "изобретательными" ногами он выделывал такие трюки, что, как вспоминает Топчий, "нам ничего не оставалось делать, как не выключать камеру до тех пор, пока Мартинсон не устанет".

"Булгакова обескровили Станиславский, Немирович-Данченко и "Украинфильм"

"К началу 1937 года, - вспоминал Топчий, - отсняли половину фильма. Во время просмотра часто был слышен смех. Но когда погас экран, наступила гнетущая тишина. Все замерли в ожидании выступлений членов сценарной коллегии. Каких только грехов на нас ни вешали! Обсуждали частности, а подразумевали поклеп на советскую действительность: уж слишком откровенными казались им намеки на нее. После обсуждения съемочная группа собралась в своей комнате, всем хотелось поддержать Михаила Афанасьевича. Он сказал тогда: "Они воспитывают идиотов, панагиристов и запуганных чиновников. Это конец. Я чувствую. Подозрение, что фильм каким-то образом затрагивает советскую действительность, стало опасным вирусом, распространяющим страшную болезнь. Какую, знают все".

Молодой оптимист Каростин рассказывал позже Топчию, что он ездил к Булгакову и предлагал продолжить работу над "Ревизором". Но Михаил Афанасьевич, у которого обострилась почечная болезнь после киевских событий, ответил решительным "нет" и признался ему, что он окончательно обескровлен, что "Станиславский и Немирович-Данченко за 10 лет сотрудничества с ними выпили кастрюлю моей крови, а последние ее капли выпил "Украинфильм"...

Работала с архивом Николая Топчия Эмилия Косничук, "2000"