17-я годовщина чернобыльской аварии [ Редагувати ]

17 лет назад, на закате Советского Союза произошла одна из страшных в его истории техногенных катастроф - авария на Чернобыльской атомной станции. Уже начались и горбачевские перестройка и гласность, и о самом факте аварии в стране узнали. Но лишь о факте. Размеры аварии, ее последствия, число погибших и пострадавших при их ликвидации долго оставались тайной, а русский язык обогатился словом "ликвидатор".

Когда произошла чернобыльская катастрофа, около четырех тысяч военнослужащих приняли участие в операции по удалению ядерного топлива и других вредных продуктов взрыва с крыш атомной электростанции. Они работали на самых опасных участках. Без этой работы любые мероприятия, направленные на дезактивацию зоны поражения были бы бессмысленными. В течение двух недель этой операцией руководил Николай Тараканов, ныне генерал-майор запаса и президент Центра социальной защиты инвалидов. Он вспоминает:

"Самое страшное - никто ничего не знал, даже наши славные химики, войска гражданской обороны и наш центр, что же осталось в результате на крыше. Привезли японских роботов, подняли на крышу на вертолетах, но ни один из них не сработал, ин одного грамма ядерного топлива не сдвинулось с места. В полях высоких излучений роботы не работали. И тогда "любимая партия" приказала Министерству обороны выполнить эту работу солдатам. Они должны были снять ядерное топливо, радиоактивно зараженный графит и сбросить это в четвертый блок. Я благодарен им за то, что я получил лучевую болезнь.

Вначале, когда выяснили уровень радиации, определили, что больше 20-ти бэр им нельзя взять на душу, иначе это будет то же, что и с пожарниками. Были сняты правительственной комиссией все свинцовые листы, для них были вырезаны свинцовые плавки, на грудь щит, на спину щиты, бахилы, еще фартук, противогаз, поверх противогаза щиток. Эти гвардейцы приходили ко мне в составе полка, отобранные политработниками как добровольцы. Я начинал операцию с того, что спрашивал не командира полка, а их: сегодня работаем в зоне две тысячи рентген в час, вы будете работать две минуты, 20 бэр я вам гарантирую, дальше не знаю, что может быть. Кто не желает - ради Бога. У вас семьи, у вас дети. Но ни один солдат из трех с половиной тысяч человек ни разу за две недели не отказался выполнять задание.

Эти ребята после инструктажа выходили в зону, генерал или помощники показывали на телемониторе объект, который нужно было сбросить с крыши, например, кусок разорванной сборки, после чего я говорил: ты должен выйти в зону, взять щипцы полутораметровые, взять эту гадину и сбросить в развал этого взорвавшегося реактора. Выводной выводил к пожарной лестнице, там стоял офицер с секундомером и стоял с кнопкой, которая производила сирену. Они как суслики вылетали по этой лестнице на крышу, там разложен был инструмент. Как только они подошли к объектам своих работ, им нужно было действовать без промедления: 30 секунд на вход, 30 секунд назад. Ученые из Обнинска высчитывали, сколько времени допустимо проработать на каждом конкретном участке- две или четыре минуты. Кончилось их время - врубалась сирена, которая орала на весь Чернобыль. Они спокойно укладывали инструмент, возвращались, давали дозиметр на проверку, затем - в медсанчасть и так далее.

За две недели сняли около 170 тонн ядерного топлива вместе с графитом, который светился, и всякой другой дряни, которая была радиоактивно заражена. Но я был категорически против этого проекта, потому что не надо нам было сбрасывать ядерного топлива. Мой проект был таков - отложите на месяц операцию, сделайте сотню контейнеров с коэффициентом ослабления в сто единиц хотя бы - солдату проще в этот контейнер сбрасывать ядерное горючее. Потом даю команду вертолетчикам, поднимают, и вы, в Политбюро решайте, куда - на Новую землю или на Украине захоронить. Мне Щербина говорит: ты же мой любимый генерал, 2-го октября прилетает наш генсек Михаил Сергеевич Горбачев, а вы меня тут учите. Завтра приступать к операции. И вот мы 17 сентября приступили, а в первых числах октября ее закончили".

О тяжелейших испытаниях, выпавших на долю ликвидаторов, рассказывает военный летчик Николай Антошкин, участвовавший в ликвидации последствий аварии с первого дня:

"Десять суток мы закрывали с воздуха реактор. Мы не только закрывали - пожар не был погашен, пожарники погасили пожар только вокруг реактора, а внутри все горело, дымило и все летело в воздух и с молниеносной быстротой все распространялось. Естественно, высшее руководство было этим очень обеспокоено и сразу же после эвакуации приказали с воздуха закрыть вертолетами, которые не были для этих целей предназначены, и вообще ничего они не могли порекомендовать.

Все, что сделано и придумано - придумано летчиками. Мы в общей сложности в день выполняли около тысячи вылетов только на реактор. Отдельные летчики вместо трех-четырех вылетов на внешней подвеске выполняли до 33 вылетов. За каждый проход летчик на грудь брал пять -шесть рентген за несколько секунд. Потому что на высоте двести метров уровень радиации достигал трех с половиной тысяч рентген, а температура воздуха 120-180 градусов. Работы были очень сложные. После боевого вылета пилоты зачастую бежали в кусты - их рвало".

Многие из ликвидаторов аварии впоследствии скончались от лучевой болезни. Каждые 20 из ста оставшихся в живых чернобыльцев - инвалиды, они получают более чем скромные пенсии, которые к тому же, в нарушение закона, власти нередко отказываются индексировать, так же как отказывают пожертвовавшим своим здоровьем людям в бесплатных лекарствах и прочих обещанных государством льготах.