Мечтатели на машине времени [ Редагувати ]

В своем новом фильме "Мечтатели" Бернардо Бертолуччи вернулся к излюбленным темам - политике и любви. Глянцевые журналы уже раструбили о запредельной инцестуальной эротике "Мечтателей". Но без этого - без взрывной чувственности - Бертолуччи не был бы самим собой. Итак, 1968 год. Троица двадцатилетних - девочка и два мальчика - одержимы страстью к кино. Они спорят о том, кто лучше - Чаплин или Китон, боготворят Годара и мастурбируют на фото Марлен Дитрих.

Создав что-то вроде мини-коммуны, детишки запираются в парижской квартире и предаются. Пока за окнами идет-гудит зеленый шум - уличные столкновения молодежи с полицией - они упражняются в знании кинематографа, угадывая сцены из фильмов. Фрилав троицы осложняется тем, что девочка и один из мальчиков - двойняшки, а второй мальчик - наивный американец. Порочные французы, Тео и Изабель, раскрывают неопытному чистюле Мэтью глаза на жизнь. Как всегда, эротические сцены Бертолуччи снял неподражаемо: пока Мэтью лишает невинности Изу на полу грязной кухни, ее брат рядышком жарит яичницу.

В пересказе представляется пошло и неопрятно, а на экране получается смешно и красиво. В этом и магия великого, что бы там ни говорили, режиссера. Критики, как и тридцать лет назад, после "Последнего танго в Париже", сочли фильм Бертолуччи нравственно оскорбительным: можно подумать, что спам о клонированных робокопах, которым Голливуд бомбардирует мозги своей кинопастве, - целомудренное и дидактичное кино. Тем не менее в Америке "Мечтателям" присвоили волчью прокатную категорию, да еще и сочли необходимым изъять ряд эпизодов. В Украине фильм идет без купюр.

Раздутые прессой сцены сексуального разгула, кстати, не так страшны, как их малюют. Герои, бродящие нагишом или в наскоро напяленных на голое тело бархатных пиджаках или прозрачных платьях по лабиринту парижской квартиры, где за каждым углом скрывается новый коридор, разветвляющийся гроздью каморок, где старинные ванны венчают ржавые краны, а личная коллекция книг папы-поэта (кивок Бертолуччи-Гамлета тени своего отца) напоминает по размерам хорошую районную библиотеку, выглядят более чем органично. Их родители демонстируют естественную для интеллектуалов и либералов широту взглядов: они умиляются проделкам детишек за общим ужином, снисходительно пожимают плечами по поводу их революционных сентенций и бесшумно удаляются, оставив чек, не слишком удивившись открывшемуся зрелищу групповухи отпрысков и американца.

Ностальгируя по своим кинобожествам, да и по собственной киномолодости, режиссер начиняет фильм многочисленными цитатами и аллюзиями. Так, тело юной Изабель - копия тела Жанны из "Последнего танго в Париже". Белокурый ангелок Мэтью похож на Дэвида Хеммингса из "Блоу-ап" Антониони (поклон учителю). Юный Тео, архетипичный, стереотипный, горбоносый француз с неукротимой черноволосой гривой, заставляет зрителя вспомнить любимого актера Трюффо, снимавшегося и у Годара, - Жан-Пьера Лео. Герои, играя в угадайку, разыгрывают сцены из фильмов с Гретой Гарбо и Дитрих, и фильм местами напоминает киноколлаж с вмонтированными кадрами "На последнем дыхании" и "Лица со шрамом".

И все же, несмотря на очевидную и неускользающую красоту картины, сидя в зале на "Мечтателях", я периодически начинала сердиться. Мне казалось (абсурд, но все же), что Бертолуччи, собственноглазно видевший

60-е, имеющий на них, в отличие от меня, которой тогда еще и в проекте не было, законное право, совершенно неверно их себе представляет. А дело в том, что он лишил в фильме 60-е культовости, изобразив их прекрасным, но все же ординарным временем. Мы привыкли к образу 60-х как "времени чересчур": слишком бурные, слишком богатые теориями и идейными брожениями, свободой, любовью, революцией, они оказались наивными, но ведь тоже слишком.

Бертолуччи этот миф уничтожает, и, возможно, он прав: его герои вроде бы живут в 68-м (чему свидетельство - антураж: саундтреки из Моррисона, Джоплин, Хендрикса, уличные столкновения за окном, волосатые сердитые молодые люди, травка, плакаты Мао), но в тоже время как бы совершенно параллельно, даже извне той эпохи. Они эскаписты, и сознательно отделяют свой детский мирок от "взрослых" потрясений улицы, они почти не замечают, что Париж вздыблен баррикадами. Они не смотрят телевизор и не читают газет. Им куда более интересно слоняться по своей старой квартирке и развлекаться любовными играми.

Но ведь это не только о 60-х, это вообще - о двадцатилетних. В любом десятилетии можно запереться дома и трахаться, извините, до посинения, и устраивать любовь втроем, и читать книженции, и таскать еду с мусорки, когда родительские деньги заканчиваются. Это - взросление. Предки - в отпуск, а детки - из клетки! Другое дело, что тут еще в качестве усугубляющего обстоятельства - революция под окнами, а ребятки ее видеть не хотят: им приятнее сидеть дома и читать вслух антибуржуазные манифесты.

И вот здесь - важный момент для Бертолуччи - пути героев расходятся. Кто-то предпочитает выйти на улицу и швырять в полицию бутылки с коктейлем Молотова, а кто-то объявляет себя пацифистом. В этом раздвоении и дезавуируется парадокс завораживающей Бертолуччи эпохи. Правильный ли сделали выбор, когда еще можно было изменить мир? Были ли шансы вообще-то его изменить? Инфантильность 60-х - самая большая горечь "Мечтателей". Кажется, что Бертолуччи больше не верит в то время, когда был леваком и снимал высокохудожественные политические декларации - оно кажется ему размытым, игрушечным, романтизированным. Да и ностальгии в "Мечтателях", по сути, нет.

60-е - это утраченные иллюзии, поэтому в фильме доминирует ощущение инфантилизма и наивности и самих ребятишек, затеявших интеллектуальное бегство, и бушующей улицы, где тысячи индивидуальностей сливаются в слепую толпу. И то и другое - детство. Детство современного человечества. Другое дело - где мы сейчас. Оставит ли наше время после себя легендарный шлейф? Нет ответа. Но герои по фактуре -родом из нашего времени, чем режиссер и подчеркивает: все мы одинаковы. И нынешние 20-летние, которые все еще смотрят Годара и Фасбиндера, через двадцать лет станут конформистами. Скучными и серыми, респектабельными или неприметными, но всенепременно - винтиками социальной машины. И им уже будет не до Хендрикса и Джоплин.

Не до протестов, манифестов и жажды кино. Вот посмотрите, нынешние 20-летние, грустно предупреждает нас Бертолуччи, и от ваших идеалов ничего не останется, если уж от наших прекрасных революционных порывов остались одни ошметки. Лично я ему верю. Не в идеалах правда. Просто молодым быть приятно.

Сам мэтр о новом своем детище размышляет, почти как я (извините за нескромность): "Мы современники любых событий, происходящих в кино. Я думаю, что и "Мечтатели" в большей степени о сегодняшнем дне, чем о 1968 годе. Это фильм о трех современных ребятах, которых "машина времени" перенесла в период моей юности. В 1968 году мы засыпали с мыслью, что проснемся не завтра, а в будущем. У нас была надежда, что мир изменится, и мы хотели быть частью этих перемен. Сегодняшним молодым, думаю, это чувство неведомо. Своим фильмом я хочу хоть ненадолго превратить их в мечтателей".

Я думаю, что нынешним 20-летним этот допинг не нужен, как и поиски утраченных 60-х. Они и так мечтают. Хотя, скорее всего, ничего нового они не узнают: они узнают себя.

Саша Денисова, "Столичные новости"