Микола Амосов [ Редагувати ]

                         "Я видел небо! Хирургия дала мне такие страсти, которых не может дать ничто другое. Я - творец. Я - исполнитель. Совесть - вот мой главный судья. А кто может наложить большую ответственность?.."

                         Микола Амосов

Амосов іде по доріжці понад урвищем до інституту.
 
Віталій Коротич: "Ви знаєте, таких людей взагалі не люблять. Колись один відомий актор, Миронов, сказав, що коли він готувався до ролі князя Мишкіна, він вирішив один день поводитися  як князь Мишкін і він всім говорив правду цілий день. Він казав: "Я трохи не збожеволів, я не вмію так жити, я не хочу  так жити, я зіпсував стосунки з половиною своїх друзів." Амосов говорив правду.

Амосов у кадрі 

Віталій Коротич: "Оце серце, для того, щоб його оперувати, воно повинно бути отак от на долоні. Тобто так от треба перетнути, відрізати оці всі аорту, легеневі артерії. і треба їх перетнути, і треба операцію робити на сухому серці . Це страшно! Ви уявляєте людину, в якої витинають, виймають з грудей серце? Цій людині замість серця долучають апарат штучного кровообігу. Цей апарат, помпа - фактично звичайний насос, він помпує кров, кров може згортатися. Із кров’ю може бути все, що завгодно. Це сухе серце на долоні  - це страшно, його треба швидше оперувати. Ну от, Амосов побачив апарат штучного кровообігу, він спитав - йому сказали. що цей апарат коштує стільки-то, але цей апарат поки що не продається. Яка реакція людей з делегації наших кардіологів, які були в Мексиці на конгресі? От щасливі лікарі, які мають такі апарати, от нещасні ми, у яких такого апарату немає. Амосов  повертається до України - що робить Амосов?  Амосов каже: "Що ж, у мене є диплом інженера." У інституті Глушкова, кібернетика, відкривається відділ біокібернетики. Амосов робить, створює разом з групою дослідників апарат штучного кровообігу".

Віталій Коротич: "У 62-му році він з Бакулем, відомим серцевим хірургом, потрапляє на міжнародний медичний конгрес до Мексики, а звідти до США, йому показують штучний серцевий клапан. Це така пластикова штука, півсфера, яка вставляється замість клапану і пропускає кров . Амосов це все оглянув - і ви знаєте, знову та сама проблема. Кров надзвичайно примхлива штука… вона вередлива… кров проходить через судини , якщо в судинах єсть якась *, щось* , кров чіпляється, кров згортається. Що зробив Амосов, ви пам’ятаєте? Ви молоді, не пам’ятаєте. але я пам’ятаю , яким дефіцитом були в ті часи, на початку 60-их, нейлонові сорочки.  Оце - нейлонова біла сорочка, ходити в них неможливо, мокрий будеш весь, нещасний… Оце нейлонова біла сорочка. Амосов купив у Америці нейлонову білу сорочку для того, щоб із того нейлону зробити покриття для серцевого клапану. Він теж робив серцевий клапан, сам, тут, покриття для нього, в Україні. Зробив з нейлонової сорочки, кров не згорталася , кров проходила через клапан і це покриття, приварене до клапану, все було в порядку".

Микрла Амосов: "Об Амосове говорят, что он никогда не знает своих больных. Первый раз он  видит их в темноте на рентгене, второй раз - на операции, а  в третий раз - это уже не имеет значения"

Ганна Божко, 40 років живе із штучним клапаном серця: "У того, у кого все хорошо, тому, может быть, и подходит эта формула: посмотрел, поконсультировал, пооперировал - и потом у человека все хорошо …

Кто дорого дается, тот долго помнится.

Когда я пришла в кабинет Амосова, он меня сначала просто послушал, потом сделал рентген. Первое, что он меня спросил, было: "Где ты себе нашла такой редкий и тяжелый порок? Операция нужна…" Спросил, сколько мне лет – удивился: говорит, с таким пороком я не видел людей, чтобы вырастали до взрослого состояния, этот порок очень рідкий, потому я уверен, что в лучшем случае тебе отведено еше пару лет. Да, да, если я откажусь от операции.  Вот это меня подкупило. Может, это кому-то иначе, а меня это подкупило - потому что я люблю, когда мне говорят правду. 
 
Я книгу "Мысли и сердце" читала как раз перед операцией, уже когда лежала в клинике. Ну, я уже услышала до того, что он писал обо всех этих вещах и попросила мне ее достать - пугали, отговаривали: да ты что, зачем тебе, сейчас не надо, вот потом, потом. Когда прооперируешься. Я хочу сейчас. Мне принесли эту книжку, и я ее читала там уже, находясь в клинике. Там очень тяжелые вещи написаны, но… именно в этой книге и видно их отношение  даже к своим неудачам". 
 
Микола Амосов: "Операция идет очень чисто и хорошо. Начинает казаться, что я сам Бог. Все мне доступно. Вот как чудесно разделены все сосуды!  Все-таки я неплохой хирург. Пожалуй, один из самых лучших. Не хвастай. Руки у тебя дрожат. Всю жизнь".
            
Ганна Божко: "Все прошло нормально, даже очень хорошо прошло все…  Шестой день наступил, он пришел, попрощался - говорит, я уезжаю в командировку  за границу, опять же меня похвалил. Только он за дверь… Прошло еще каких-то полчаса, не буду долго рассказывать, потому что все это было связано со всякими манипуляциями медицинскими. Короче, у меня оторвался тромб  и тромб заклинил… Попал в сердце. Этот клапан искусственный… Клапан остановился. И, соответственно, сердце перестало работать, клиническая смерть. Ну и тут началась паника, послали за Амосовым, перехватили его по дороге в аэропорт, привезли  в клинику, но операцию начали без него.

Амосов тогда вернулся. Пришел ко мне, говорит: "Ну, что?  Говорят, тебе не понравилось на том свете". Я говорю, не понравилось.
 
Месяц в реанимации я провела, очень тяжелый месяц, но в этот месяц, я помню, все тяжелые операции были приостановлены. Даже отложены. Но меня, правда, развлекали все - кто как умел. Потрясающее отношение врачей - перед пятиминуткой все забегали ко мне в палату, спрашивали, как дела, как настроение, каждый рассказывал свои новости - что произошло за время последней встречи, развлекали. Кто как мог: кто букетик цветов принесет, кто какие-то книжки. Даже воробушка один врач принес: смотри, что у меня в руках - принес, зима, мороз. Март месяц, но такой был холодный, снежный очень, этот воробушек летал, летал по палате. Потом мы его, конечно, выпустили".

Екатерина Амосова: "Наверное, самое яркое из папиной хирургии - это его моральность. Я бы даже не сказала, что такие и хирургические достижения , хотя они, конечно, не обсуждаются. Ну, хирургических достижений много кругом, а вот морали мало. Это не звучит как азбучная такая, расхожая фраза: "Относись к больному, как к своему родственнику". Но не воспринимается на слух, правда. Но в папином случае это было абсолютно все буквально и правильно. Ведь есть хирурги, которые азартные хирурги. Которые иногда превышают показание к операции. То есть, берут более тяжелых больных в  расчете на свою, скажем… Даже слово "расчет" неправильно. Исходя из своей самоуверенности, собственно говоря, без самоуверенности не может быть вообще не хирурга, не врача, не человека.  Чтобы достичь выше, нужно иметь самоуверенность. Вот. Итак я к тому, что шли на смерти. У папы этого не было никогда. И это я считаю уникальным. Он брал тяжелых больных - и много брал тяжелых больных, и, собственно говоря, доканывало его это. Но он четко взвешивал эту меру, он об этом долго…  Но это решение принималось с трудом. Очень. Он взвешивал, что шанс, да, он реальный - и он единственный. И тут другая грань. Есть хирурги, которые не бояться иметь кладбище. С другой стороны, есть достаточно много хирургов, которые не хотят иметь кладбище. которые хотят иметь хорошие показатели. Есть достаточно много хирургов, которые хотят иметь свою летальность очень низкую, и они не берут тяжелых больных оперировать. Такая - тоже вариантность. У папы этого не было, не было тоже. И поэтому, вот это вот, скажем, моральность в профессии, прежде всего, и в жизни".

Олександр Самсоненко, 1975 року переніс аплікацію клапана серця: "Я решил сбежать из дому и поехать в Киев на обследование. Родители были против - жить мне можно было. Но в этом воздасте я был ограничен физически. Ну, а врачи что? Режим, питание, периодическое лечение – и будете жить. Поживете немножко. Еще поживете… Меня это не устраивало. И вот, в один прекрасный день я созрел: взял двадцать пять рублей из  кассы, написал записку - куда я поехал, зачем я поехал - и положил отцу в туфель. Чтобы, когда все проснутся, увидят в моей комнате - меня нет, оденут ботинки, туфель - и узнают, где я.

После консультации, когда я в первый раз увидел Николая Михайловича,  процедуры все делал не он, а беседа первая с ним. и когда я его образ увидел, я проникся верой, что другого пути нет, и он так  говорит: у тебя другого пути нет, хочешь жить - надо делать операцию. Двадцать пять процентов - летальный исход. Подписывал сам и родители. Для меня это не было трагедией - для меня это было исцелением, а для родителей это очень серьезная трагедія: вот он, живой, - а его может не стать".

Амосов говорить про капці в палаті, які залишають, щоб повернутися...

Александр Самсоненко: "К сожалению, мы видели, как людей и детей из палаты вывозили. Серьезные были операции: тетрадо, три порока, очень сложные, они по этапам делали, бывает, люди приезжали на консультацию, когда можно сказать, оперируемая ли это болезнь, только после вскрытия. И такая ситуация была: девушку вскрыли - но оперировать не стали. Да…

Микола Амосов: "В борьбе, которую ведут хирурги, умирают только больные. Но в тот момент, когда сердце останавливается в твоих руках и жизнь, как вода, утекает между твоими пальцами, сколько раз хотелось все отдать, чтобы ее удержать! Пол - жизни. Всю жизнь. Но никто не берет в обмен. И больной умирает, а я остаюсь. Проходит время, и я не соглашаюсь меняться. Раздумал. Однако от каждого такого случая остается что-то, уменьшающее желание жить."

Віталій Коротич: "Він мав за плечима військовий досвід, військові госпіталі, він навчився і він це робив… Ви знаєте, війна - це травматична епідемія . Але це не так легко, я якийсь час сам був лікарем на швидкій допомозі - це теж варіант війни. Коли тобі приносять, привозять людей з розпанаханими руками, ногами, животами, це вчить хірурга, але водночас, часом, робить його безжалісним, тому що ногу відрізати легше, як її лікувати. Легені взагалі  можна не лікувати, сказавши, що це не оперується. Амосов це оперував - він навчився оперувати легені на хворих, яких не лікували. яким казали, що  розворочена грудна клітина, легені, пневмоторакс ми не оперуємо, особливо за фронтових умов. Він пройшов колосальну практик, але треба сказати, що проходячи її, він запам’ятав реєстр всіх своїх загиблих. Він пам’ятав про всіх і головне - що він починав від самого початку. Він на цих хворих написав першу кандидатську дисертацію. Коли він надіслав її до атестаційної комісії , до центру, там здивувалися - він ніколи не писав, не читав кандидатську, не бачив її, не було йому нічого, йому її повернули.  Він написав другу, він розробив техніку операції на легенях, сам, без кролів, без морських свинок. без собак - він на людях розробив, шануючи і зберігаючи цих людей. Цих людей привозили з поля бою".

Хроніка із фільму Засєєва , де Амосов  говорить про польовий шпиталь. 
 
Катерина: "Он в с фронта привез пишущую машинку. Их госпиталь дошел до восточной Пруссии, после чего их перебросили в Манчжурию. Но и  вот тот кусочек Германии, что они видели, он там побрал немецкую машинку, потом переставил русский шрифт. И на ней напечатанные были его основные произведения, причем в те времена совершенно, мне кажется, было нетипично не писать рукопись от руки, а сразу ее, первоначально, делать первоначальный этап рукописи, печатать".

Віталій Коротич: "Амосов все робив не так. От він закінчив одночасно 39-го і 40 року два інститути – медичний, з відзнакою, і індустріальний, теж з відзнакою. У медичному інституті, коли він прийшов, він почав цікавитись чим? Парапсихологією. потім він почав цікавитись міжпланетними, невідомими якимись НЛО, потім  він цікавився якимись способами передачі думок на відстані . Він цікавився тим. чим не заведено було цікавитися - коли він дістав диплом з відзнакою в індустріальному інституті, він дістав його за проект літака з паровим двигуном.

Амосов лишив після себе колосальну кількість довершених справ. Розумієте, він, пройшовши неймовірно складне життя, з бідності, з якоїсь роботи в порту, з якогось Череповця, з російської півночі, через фронти, через гнійну хірургію, через Брянськ, через якісь бідняцькі…  Я ж кажу, на 5-му десятку життя вперше діставши квартиру з окремим туалетом і душем, не приймаючи будь яких підношень, будучи абсолютно безсеребреником, Амосов був  просто людиною, от просто людиною". 
 
Хроніка, у кадрі – Амосов.

Екатерина: "Это папина дача - Клавдиево. Собственно, не дача, а дом в поселке, 50 километров от Киева, которую купила мама в 89-м году, папа не хотел собственности иметь. Но когда он сюда приехал, он полюбил это место, он здесь жил с апреля по октябрь. Ездил на работу электричкой. До электрички шел пешком, через лес, километров, ну, наверное, минут 25. На Святошино его встречала служебная машина, потому что папа считал аморальным ездить на такое большое расстояние и пользоваться служебной  машиной. В электричке он работал, он читал, думал. Вот. Утром здесь бегал по лесу, каждое утро бегал здесь трусцой. Чтобы не путаться в корнях. Подрубливал, отрубливал торчащие сосновые корни по ходу маршрута топориком. Наверное, еще несколько лет, когда он уже здесь не был, эти зазубрины  оставались".

Віталій Коротич: "Наприкінці 80 років, у 89 році, йому треба було робити операцію на серці серйозну. Але в радянському союзі такі операції не робили людям понад 60 років: старший за 60 років - бувай здоровий. І він поїхав до Німеччини. Але  він не звернувся до уряду, він - депутат, академік, герой там, перегерой, все на світі - він абсолютно серйозно починає продавати свою квартиру. Він каже: "Я повинен продати свою квартиру. бо грошей у мене немає" Він не брав навіть квіти від хворих, він не брав навіть нічого. Він каже: "Я продаю свою квартиру для того, щоб мені зробили операцію".

Екатерина: "Называется "по ту сторону прилавка". Тогда, когда врач приходит на ту сторону, на ту сторону прилавка... У папы была выраженая декомпенсация хронической сердечной недостаточности, его мучила одышка. Это было ужасно и мучительно - жить ему с этим, и нам на это смотреть. Все закончилось, закончилась хорошо. После операции  было трудно , ну очень,  ну долго шло  выздоровление. Тем не менее, через три недели мы вернулись домой. И не знаю, у меня никогда не было такого чувства, как тогда: что я настолько хотела домой…  Когда я сидела в Германии там ночами , у меня… Я представляла, как мы приезжаем домой и как я выхожу с самолета и целую асфальт.

Байкове кладовище

На  вісімдесятирічний ювілей  до нього приїздили колишні земляки із Череповця. Вони запитали Амосова, чи міг би він зараз повернутися на Батьківщину? Ні, - відповів  Амосов. І пояснив: "В Киеве живет столько спасенных мною людей, а еще здесь немало могил тех, кого я не смог спасти. Я не могу бросить ни тех, ни других".