Новгород в Северной Африке [ Редагувати ]

Иногда города, погибнув физически, остаются в речи, в составе привычных словосочетаний. "Вавилонское столпотворение", "трубы иерихонские", "троянский конь", "тмутараканский идол"... Среди часто поминаемых, но давно не существующих городов-фантомов числится и Карфаген, основанный финикийскими колонистами в IX веке до н. э., будто бы даже раньше, чем был заложен Рим - город, именуемый Вечным.

Что такое Карфаген?

Фраза, произносимая гидами в туристских автобусах на всех языках - от ирландского до японского: "Карфаген должен быть разрушен". Спросите гида, почему "должен", зачем "должен" - ответом вам будет удивленное: "Так сказал Катон". И ты вдруг начинаешь понимать, что в памяти людей не осталось никаких материальных примет этого города: ни стен, ни башен, ни идола, ни даже какого-нибудь деревянного коня; один лишь боевой клич римского сенатора звучит в веках. Невероятно!.. Как известно, идеи, особенно прогрессивные и агрессивные, время от времени становятся материальной силой.

Призыв, которым сенатор Катон заканчивал свои речи, в конце концов возымел действие. В 146 г. до н. э. римское войско разрушило и сожгло Карфаген, а его территория была распахана и засеяна солью, чтобы ничто живое не выросло на проклятой земле.

Представим себе масштаб этой разрушительной работы: население Карфагена приближалось в ту пору к 700 тысячам человек, а площадь составляла около 20 квадратных километров. Так закончилась III Пуническая война, знакомая нам (по крайней мере, людям старшего поколения) из школьного курса истории.

Больше ста лет земля Карфагена стояла пустой. Но слишком удобен был залив на севере Африки для торгового и военного порта; слишком выгодным было его геополитическое, как сказали бы сейчас, положение.

И вот, в 29 году до н. э. Юлий Цезарь повелел на месте Карфагена устроить колониальный город - с прямыми улицами, амфитеатром, форумом, термами и другими признаками римской цивилизации. Однако просуществовал новый город не столь долго, как его предшественник.

В 439 г. н. э. вандалы во главе с королем Гензерихом разгромили римские войска, и Карфаген стал столицей их государства. Через сто лет он перешел к византийцам и прозябал в провинциальной тиши, пока арабы в 698 году опять не смели его с лица земли - на сей раз уже безвозвратно.
 
Билет до станции Карфаген 

Электрический поезд Северной железной дороги Туниса пересекал по дамбе Тунисское озеро - лагуну Средиземного моря. В кармане у меня был билет до станции Карфаген-Ганнибал и обратно.

Шесть железнодорожных станций, подобно межевым столбам, напоминают о границах великого города: Карфаген-Бирса, Карфаген-Дермеш, Карфаген-Ганнибал, Карфаген-Президент (поблизости вилла президента Туниса), Гамилькар...

Но открывает этот ряд станция с хрупким женским именем "Саламбо" - знак благодарности писателю Флоберу, автору романа из жизни Карфагена. Спрашивается, почему бы не назвать станцию - Флобер? Но имя жрицы Саламбо для арабского уха, пожалуй, благозвучнее: вроде бы слышится "салам" или "шолом", - в общем, что-то семитское.

Теперешние насельники этой земли - арабы - родня исчезнувшим финикийцам-карфагенянам. Те и другие - "дети Авраама", то есть, происходят от семитского корня. К тому же, название "Флобер" косвенно напоминало бы о колониальном прошлом: до 1956 года Тунисом владела Франция.

К счастью, французский язык остался здесь в качестве второго государственного. Иначе как ориентироваться иностранцу в стружечных завитках арабской графики? А так - видишь в окне эмалевую табличку Salambo и выходишь на чистенький бетонный перрон, заранее зная, что недалеко отсюда карфагенская достопримечательность - святилище богини Тиннит, оно же - Тофет Саламбо.

Гюстав Флобер посетил эти места весной 1858 года. Очевидно, к тому времени он уже прочитал ученые штудии о Карфагене и решил "привязать к местности" события будущего романа (раньше у нас такие поездки назывались "творческая командировка писателя").

Поэтому записки Флобера "Путешествие в Карфаген" местами напоминают отчет о топографической съемке: "Если повернуться лицом к Хаммам-Лифу, видишь равнину, а за ней озеро, и если стоять правым боком ко входу в церковь Святого Людовика, то напротив видны оба порта, полоска зелени и море..."

Или: "Если с красноземного холма у подножия Сиди-бу-Саида смотреть на Карфаген, все неровности местности отсюда до Бирсы сглаживаются. Бирса скрывает от меня часть озера, я снова вижу его правее, около Туниса". Редко вместо описаний местности в дневнике появляются чисто писательские детали: буро-зеленые деревья, сверкающее пурпурным щитом солнце, неизвестная мадемуазель Розенберг с маленькими черными усиками и т. п. Читая флоберовские записки, испытываешь мелкое тщеславие: и я там был.

Итак, если сойти с электрического поезда Северной железной дороги на станции Саламбо и стать лицом к морю, слева будет холм Бирса, увенчанный охристого цвета церковью Святого Людовика, справа - Тунисское озеро, а впереди - широкая улица, образованная двумя рядами богатых вилл.
 
"На берегу пустынных волн" появилась крепость

Улица имени великого полководца Ганнибала, чуть было не взявшего Рим во время II Пунической войны, была покрыта тонким слоем желтоватой пыли.

От моих шагов пыль разлеталась по сторонам или взвивалась крохотными гейзерами. Должно быть, подумал я, знойный сирокко принес ее с безжизненных плоскогорий Сахары, и она легла на асфальт, подобно нашей снежной пороше.

Стоял ноябрь, но в природе не было заметно и следа увяданья. С каменных оград свисали плети роз, бугенвилей и гибискусов с избыточно роскошными, на наш северный взгляд, соцветиями; за ними виднелись верхушки надменных олеандров, усыпанные алебастровыми цветками; дальше, в глубине усадеб, замерли фруктовые деревья.

Над всем этим великолепием царили финиковые пальмы с гроздьями прозрачных розоватых плодов и скошенными челками резных листьев.

Когда на плоскогорьях Сахары, ныне безжизненных, еще паслись слоны - живые танки армии Ганнибала, - в садах карфагенской аристократии произрастали, как и теперь, красивые и полезные растения.

"Это было в Мегаре, предместье Карфагена, в садах Гамилькара" - так начинается роман "Саламбо", и здесь нет художественного вымысла. Виллы и поместья карфагенской знати не уступали римским. Под шорох пальмовых листьев хозяева вилл наслаждались экзотическими винами и яствами, обсуждали новые морские походы и дела страны.

Карфагеняне были потомками жителей Ханаана - ближневосточного народа, упоминаемого в Библии. Из родных мест близ Иордана их вытеснили израильтяне. Благодаря своей энергии, предприимчивости и настойчивости хананеяне, известные грекам как финикийцы, а римлянам - как пунийцы, постепенно расселились по берегам Средиземного моря, в западной его части.

С аборигенами захваченных земель финикийцы предпочитали не воевать, а договариваться, порой пуская в ход хитрость. Легендарная царица Дидона попросила у африканского князька кусок земли размером с бычью шкуру.

Простодушный туземец, конечно, не сообразил, что шкуру можно распустить на тонкие ремешки и очертить ими участок... Так Дидона получила Бирсу, что и означает "Бычья шкура". Там возник центр будущего Картхадашта - Карфагена - Нового Города (а попросту, Новгорода).

Скоро "на берегу пустынных волн" появилась крепость, застучали топоры кораблестроителей, зашумело торжище, а на целинных землях Средиземноморья зашумели оливковые рощи, зазеленели виноградники, поднялись плантации финиковых пальм, привезенных сюда из Месопотамии. Финикийцы любили финики.

"Карфаген был в свое время богатейшим городом мира. Сельское хозяйство, лежавшее в основе его благосостояния, почиталось занятием почетным, и знаменитый Магон оставил сельскохозяйственный трактат, который считался в древности образцовым, и по повелению римского сената был переведен как руководство для италийских землевладельцев" (Т. Моммзен).

Рассказывают, что именно великолепные карфагенские оливки навели сенатора Катона на мысль о необходимости уничтожения Карфагена - процветающего, несмотря на войны, города. Он побывал здесь в составе римского посольства в середине II века до н. э. и набрал пригоршню плодов в кожаный мешочек.

В Риме Катон предъявил сенаторам роскошные оливки, заявив с обезоруживающей прямотой: "Земля, где они растут, расположена всего в трех днях морского перехода". Именно в тот день впервые прозвучала фраза, благодаря которой Катон вошел в историю. Катон понимал толк и в оливках, и в судьбах мира: он был агрономом и писателем... 

С некоторым трепетом ступил я на землю святилища Тиннит. Место это, надо сказать, угрюмое: бугры и впадины, поросшие жесткой травой, оплывшие археологические раскопы, дикие заросли.

В смыкающихся кронах платанов и эвкалиптов возятся тысячи скворцов - лишь их несмолкаемый гомон звучит жизнеутверждающе в этой обители смерти. По саду проходят две тропы: налево вверх и направо вниз. Я выбрал левую, и она скоро привела меня к полуобвалившемуся своду какого-то строения.

Наклонный вход упирался в темень, откуда несло сыростью и тайной. Не решаясь войти, я вглядывался в сумрак, постепенно различая замшелые остовы колонн, груды камней, кладку стен.

Неизвестно, сколько стоял бы я, завороженный загадкой, если бы не вздрогнул от звука крадущихся шагов за спиной. К счастью, то оказался не мертвый карфагенский жрец в истлевшей хламиде, а небритый страж пунических древностей, недавно приветствовавший меня у турникета.

Он решил помочь мне, рассчитывая на бакшиш. "Терме роман!" - важно указал мой гид на подземелье. Стало быть, простая римская баня. Ну, не баня, так термы - с парилкой, мыльней, бассейном, массажной и мраморными скамьями для неторопливых бесед.

За две тысячи лет заведение римских коммунальщиков ушло под землю, заросло травой и терновником. Под ногами звякнула плитка со следами изображения. Возможно, упомянутые у Флобера "незначительные римские мозаики"...

От бани поводырь привел меня на лужайку, уставленную покосившимися столбиками-пирамидками. Тут он сделал широкий жест, означающий приглашение к осмотру.

Перемещение в пространстве на пять десятков метров равнялось переходу в другую эпоху - на полтыщи лет древнее той, в которую строились термы. Присев на корточки, я разглядел на стертых боках пирамидок едва заметные линии, провел по ним пальцами.

Это было непередаваемое ощущение: прикоснуться к бетилу - жертвенному камню, установленному знатным карфагенянином в знак того, что он посвятил его Луноликой владычице Тиннит, святой деве карфагенского пантеона.

Вот и ее знак: женская, расширяющаяся книзу, фигурка с раскинутыми в стороны черточками-руками. Что (или кого) принесли здесь в жертву? И по какому поводу?..

Тиннит (Танит) - богиня странная. Неизвестно, как появился ее культ. Тиннит отождествляли с Астартой, богиней плодородия и любви в Сирии, Финикии и Палестине; в эллинистическое время - с матерью богов Юноной, с Афродитой Уранией или Артемидой.

Она - девственница и в то же время супруга; "око и лик" верховного божества, Баал-Хаммона, богиня луны, неба, плодородия, покровительница деторождения.

При этом, Тиннит не блещет женской красотой и статью. Древний скульптор изобразил ее приземистой женщиной с головой льва; позднее "великую матерь" представляли крылатой женщиной с лунным диском в руках.

Флобер, потрясенный несходством образа богини с античными представлениями о женственности, дал в романе живописное описание Тиннит: "Чешуя, перья, цветы и птицы доходили ей до живота. В ушах у нее висели наподобие серег серебряные кимвалы, касавшиеся щек.

Она глядела пристальным взором; сверкающий камень в форме непристойного символа, прикрепленный к ее лбу, освещал весь зал, отражаясь над дверью в зеркалах из красной меди". Иные символы богини - полумесяц, голубь и египетский знак жизни (крест с петлей, анх).

На различных изображениях Тиннит окружают монструозные существа: крылатые быки, летающие с задранными хоботами слоны, рыбы с человечьими головами, многоногие змеи. Особенно замечательно огромное яйцо, свисающее с пупка богини: оно отсылает наше воображение прямо к Босху и Дали...

Однако, несмотря на столь устрашающий образ, Тиннит не требовала от карфагенян священных жертв. Маленьких детей здесь сжигали, чтобы умаслить ее супруга, свирепого Баал-Хаммона, известного в Европе под именами "Ваал" и "Молох" (последнее имя - ошибка: "молк" по-финикийски "жертва").

Некогда писатели, журналисты и ораторы часто использовали этот образ для обличения капитализма. Известен рассказ А. И. Куприна "Молох", где писатель сравнивает завод с чудовищем, постоянно требующим людских жертв. 
 
Отдать младенцев Баалу  
  
На стеле - изображение жреца. В его руках ребенок, предназначенный для жертвоприношения. Между тем, сохранившееся скульптурное изображение главного карфагенского бога не дает оснований для столь сурового приговора: пожилой благообразный дяденька сидит в кресле, демонстрируя скорее властность, чем каннибальские наклонности.

И все-таки... Все-таки - было. Не станем скрывать. Жертвоприношения детей в Карфагене практиковались, и они здорово подпортили его репутацию.

Вообще-то, приносить людей в жертву высшим силам начали не в Карфагене. В древности был практически повсеместный обычай - убивать пленных в знак благодарности богам за успешный исход битвы.

Известен библейский сюжет об Аврааме, который по велению Бога собирался убить "для всесожжения" своего сына Иакова, и только благодаря подоспевшему ангелу этот бесчеловечный акт не состоялся.

В Книге пророка Иеремии Господь, напротив, осуждает сыновей Иуды за то, что те "устроили высоты Тофета в долине сыновей Енномовых, чтобы сожигать сыновей своих и дочерей своих в огне, чего Я не повелевал". Тофет - это место, где приносятся жертвы; поэтому святилище Тиннит называют Тофетом Саламбо.

Подобно Аврааму, карфагеняне без колебаний жертвовали Баал-Хаммону первородных сыновей. Когда город осадил сиракузский тиран Агафокл, Совет ста четырех (верховный орган управления) выбрал двести знатных семейств, которые должны были отдать младенцев Баалу.

Еще триста фанатичных граждан принесли мальчиков на заклание добровольно. Спасение города явилось для его жителей высшим оправданием понесенных жертв. Надо, однако, заметить, что в последние века Карфагена детей стали заменять ягнятами.

В романе "Саламбо" Флобер дал волю воображению, описывая леденящий душу кровавый ритуал. Не будем судить его, - но на самом деле, как установлено исследователями, не было ни раскаленного медного чрева Баал-Хаммона, ни рук жрецов, бросающих в утробу жадного божества вопящих младенцев.

Ритуал выглядел так: жертвенный младенец умерщвлялся жрецом в храме; затем тельце возлагали на вытянутые руки статуи бога. Оттуда оно скатывалось в погребальный костер. (Это не оправдание, а уточнение.)

Пепел искупительных жертв собирали в специальные сосуды и хранили в храмах. Подобный санктуарий был и здесь. Керамические урны, обнаруженные при раскопках Тофета, теперь находятся в подвале, куда завел меня молчаливый гид.

Я увидел цветную схему, указывающую места находок, и урны, расположенные на стеллажах в соответствии с датировкой. Наиболее древние относятся к VIII веку до н. э. - оплывшие комочки, неотличимые от кусков глины.

Чтобы я не имел сомнений в предназначении керамических горшочков, страж древностей обозначил рукой маленький рост ребенка, сделал страшные глаза и провел ладонью руки по горлу, а потом осуждающе покачал головой. Мне оставалось только согласиться с ним.

Отблагодарив гостеприимного привратника и отряхнув, так сказать, прах веков с подошв, я покинул мрачную сень деревьев, растущих на месте погребальных костров.
 
"Земля, политая кровью"  
  
Поблизости от Тофета - остатки некогда знаменитых карфагенских гаваней, равных которым в ту эпоху не было в Средиземноморье.

В каменных эллингах здесь одновременно строили до 200 судов. Пока римляне не создали свой флот по образцу финикийского, карфагеняне беспрепятственно отправляли корабли с колонистами в Ливию и Испанию, на Сардинию и Сицилию...

Когда море отступило, - там, где ковалась военная и коммерческая мощь Карфагена, образовалось два неглубоких пруда. Я наблюдал, как на мосточке, возле ветхого сарая, сидит пожилой мужчина с удочкой и ловит рыбу в водах некогда секретной гавани.

Другой земляк Ганнибала, в сильно потертом пиджаке, предлагал купить фальшивые монеты, страстно убеждая, что они подняты с морского дна: "Пуник! Роман!" Все это было похоже на живую иллюстрацию к известному афоризму: "Sic transit gloria mundi" (так проходит мирская слава).

Восхождение на Бирсу, кремлевский холм карфагенян, - занятие не тяжелое и увлекательное. Множество тропок разной степени протоптанности опутывает склон холма. Но их хаотичность - кажущаяся; просматривается общее направление к вершине, где на фоне безоблачного неба маячит темно-желтый Сен-Луи с заостренным, наподобие шлема, куполом и башенками по углам.

Собор посвящен памяти короля Людовика IX Святого, возглавлявшего крестовый поход на Тунис и умершего где-то в этих местах. Построили его в XIX веке на самой высокой точке явно с умыслом: французский католический храм господствует как над историческим прошлым, так и над окрестными арабскими деревнями.

Иногда кажется, что идешь по гигантскому заброшенному кладбищу: бугорки справа и слева напоминают расплывшиеся, с едва уловимыми очертаниями, могилы. На самом деле, это следы археологических работ, каковых здесь было множество: Бирсу раскапывают, начиная с 30-х годов XIX века.

Один раскоп, метров десяти длиной, открыт для обозрения истинным ценителям древностей, которые предпочитают автобусу пешее восхождение на холм. Видна мощная стена, сложенная из грубого камня. Быть может, это остатки знаменитых карфагенских укреплений, поражавших современников и мощью, и длиной.

Город был окружен 34-километровой лентой стен толщиной в девять и высотой в пятнадцать метров. Внутри стен располагалось несколько сотен боевых слонов в загонах, склады фуража; стояли конюшни на четыре тысячи лошадей и казармы на 20 тысяч пехотинцев. Наш разум с трудом постигает, какие затраты энергии и человеческих жизней потребовались римлянам, чтобы сокрушить эти яростно защищаемые циклопические сооружения.

"Земля, политая кровью" - здесь не метафора. "Мы шли сюда по широкому оврагу со склонами из красной глины, похожими на окаменевшие волны крови" (Флобер)... 

Финикийцы, римляне, берберы, нумидийцы, вандалы, византийцы, арабы, норманны, крестоносцы, турки, французы... Кто только не владел этой землей, кто не удобрял ее человеческими жертвоприношениями!

Кругом - ни звука. Только выдубленные солнцем и ветром до мертвенной белизны стебли трав отзываются недовольным шорохом на мои неосторожные прикосновения к ним.

Наверное, такой же тишиной, подумал я, встретил этот холм колонистов, явившихся сюда через сто с лишним лет после разорения Карфагена, чтобы вновь населить покинутый людьми край.

К тому времени обильные осенние дожди давно растворили и унесли прочь соль проклятия, а дикие травы затянули рубцы борозд, укрыв останки города.

Уже тогда никто в точности не знал, как выглядели улицы и площади Карфагена, сколько в нем было храмов и как они выглядели; куда увезли оставшиеся после погрома скульптуры, что представляло собой собрание древних рукописей, частью сожженных, частью раздаренных победителями неграмотным африканским царькам...

Правда, живая речь финикийцев еще несколько веков звучала, затухая, в колониях Рима. Потомки обращенных в рабство и случайно уцелевших граждан Карфагена пересказывали детям на языке предков предания о расцвете и гибели своей родины.

На плоской вершине Бирсы, где стоит превращенный в музей собор Сен-Луи, можно совсем близко ощутить древний Карфаген. Когда археологи раскопали южный склон холма, они обнаружили под толщей земли основания домов.

Фрагменты городской застройки сохранились благодаря случаю. Более поздние колонисты засыпали галькой целый квартал руин, чтобы расширить площадку. Тем самым они законсервировали на века крохотный фрагмент городского квартала.

Я спустился по деревянным лестницам в раскоп. Внизу можно было прогуляться по мосткам, как, вероятно, прогуливались по узким, с тесно поставленными шестиэтажными домами, улочкам Бирсы беспечные обыватели доримской поры.

Во внутренних двориках домов были устроены цистерны для хранения питьевой воды, поступавшей по акведуку, - вот они, уходящие в таинственную глубину каменные колодцы. Заметны также куски керамических труб, - должно быть, остатки городской канализации.

Если добавить, что карфагеняне мостили улицы камнем, станет очевидно, что они умели делать свою жизнь удобной и приятной.

Помимо домов, храмов и дворцов знати, в городе было множество мастерских: там обрабатывали железо, медь, свинец, бронзу и драгоценные металлы, ковали оружие, выделывали кожи, ткали и красили ткани, делали мебель, керамическую посуду, украшения из драгоценных камней, золота, слоновой кости и стекла.

Однако римские солдаты мало чем смогли поживиться, разбирая дымящиеся руины. В разбитых складах и лавках все было вперемешку: залитые маслом и вином туники, разломанные египетские нефритовые амулеты, оплавленные слитки испанского серебра, расколотые краснофигурные вазы из Коринфа, полусожженные сирийские халаты, разорванные шкуры африканских зверей... 
 
Карфаген оставался непокорным  

Тотальное уничтожение Карфагена, благоустроенного города, накопившего огромные богатства, кажется бессмысленным. Даже вандалы с их вандализмом не сожгли возникшую на месте африканского Новогорода Колонию Юлия, а сделали ее столицей своего королевства.

Следовательно, просвещенный Рим не интересовали материальные и культурные ценности - ему нужно было устранить соперника, стереть с лица земли ненавистный город и похоронить саму память о нем.

Рим видел в лице Карфагена главное препятствие в установлении господства над Средиземным морем, а значит, в устройстве мира по римскому образцу.
К середине II века до н.э. римляне уже прибрали к рукам наследство Александра Македонского на Востоке. К тому же, Карфаген оставался непокорным островом Востока в мире Запада, азиатским пришельцем в Европе.

Обычаи карфагенян не укладывались в умах благонамеренных римских граждан: эти варвары приносили в жертву богам собственных детей, делали обрезание, носили в носу кольцо и ели жаркое из специально откормленных собачек! Так что город-государство был обречен. Но он был обречен и по иным причинам - внутренним...

После II Пунической войны, окончившейся в 201 г. до н. э., Карфаген потерял свои колонии, почти весь флот и должен был в течение 20 лет выплачивать Риму огромную контрибуцию. Фактически, республика оказалась под иностранным протекторатом; даже мелкие пограничные споры с африканскими вождями ей следовало выносить на рассмотрение римского сената. Каждому здравомыслящему карфагенянину было ясно, что это еще не финал и следует готовиться к худшему.

Однако даже политическая зависимость отечества от державы, не скрывающей своих агрессивных планов ("Карфаген должен быть разрушен!"), казалось, мало беспокоила правящий класс. Составлявшие его олигархи были озабочены лишь личным благосостоянием; на крайний случай, они всегда имели плацдарм для отступления - уютные Канарские острова, некогда открытые отважными финикийскими мореплавателями.

"Олигархия обнаружила свою полную неспособность и бессовестность; чтобы сохранить свое положение, она явно искала поддержки у Рима, и отношения ее к победоносному сопернику доходили почти до измены отечеству" (Моммзен). В 195 году величайший из финикийских полководцев, Ганнибал, встав во главе карфагенской администрации, добился ограничения всевластия олигархов, однако и те не дремали: по доносу из Карфагена римский сенат потребовал выдать Ганнибала, так что ему пришлось бежать.

А что же народ? Народ, как всегда, безмолвствовал, давно развращенный подачками и озабоченный лишь тем, чтобы подороже продать свой голос на выборах членов Советов ста четырех.

В 149 году до н. э. Рим наложил на город новую контрибуцию: 200 тысяч боевых доспехов, 2 тысячи катапульт и все имевшиеся в наличии корабли. После того, как и эти условия были выполнены, сенат неожиданно объявил, что карфагеняне должны покинуть родные места и поселиться в пятнадцати километрах от моря.

Только тогда отчаяние породило у жителей города взрыв героизма и самопожертвования. Оружейные мастерские без перерыва изготовляли мечи, пики, щиты, стрелы и метательные снаряды. Женщины срезали свои волосы - последние шли на веревки для катапульт.

Два года римская армия вела военные действия, безуспешно пытаясь взять неприступные укрепления Карфагена, пока во главе ее не был поставлен молодой консул Эмилий Павел (Сципион Младший). Предпринятые им решительные действия прервали снабжение Карфагена с моря. Весной 146 года, когда осада стала полной, начался штурм.

Среди ближайшего окружения римского полководца был один из самых образованных людей того времени, историк Полибий. Благодаря его записям, дошедшим до нас в переложении других хронистов, взятие западной столицы финикийского мира известно в деталях.
 
Карфаген должен быть разрушен...  
  
Перед началом решающего наступления мистически настроенный Сципион произнес заклинание. Боги, покровительствующие Карфагену, отныне должны оставить его, а силы зла - обрушить на город всю свою ярость.

Наступающие ринулись на морской порт и вскоре захватили его. Следующей была рыночная площадь. Потом пал храм Баал-Хаммона. Солдаты содрали со статуи бога золотое покрытие и тут же поделили его между собой.

Сципион гнал и гнал когорты наверх, к Бирсе, где находилась ставка командующего гарнизоном, Гасдрубала. На улицах шла жестокая сеча. Из-за скученности домов и обилия обороняющихся наступление грозило захлебнуться. Тогда консул отдал приказ жечь город и разбирать дома, чтобы освободить дорогу к вожделенной цитадели.

"Огонь сжигал все и перекидывался с дома на дом, а люди не постепенно разбирали здания, но, навалившись все разом, обрушивали их. От этого грохот еще более усиливался, и все вместе с камнями вываливались на середину улиц, вперемешку и мертвые и живые, в большинстве старики, женщины и дети, которые прятались в укромных местах домов; одни раненые, другие полуобнаженные, они испускали жуткие вопли.

Другие же, сбрасываемые и падавшие с такой высоты вместе с камнями и горящими балками, испытывали огромные страдания, ломая кости и разбиваясь насмерть. Но этим их мучения не кончались; сборщики камней... расчищали дорогу для пробегавших солдат, одни - топорами и секирами, другие - остриями крючьев сбрасывая мертвых и еще живых в ямы, таща их и переворачивая железом, как бревна и камни.

Люди, точно мусор, заполняли рвы... Лошади на скаку разбивали им лица и черепа, не потому, что всадники этого хотели, но из-за спешки. По этой же причине так делали и сборщики камней; трудность войны, уверенность в близкой победе, быстрое передвижение войск, военные центурионы, пробегавшие мимо со своими отрядами, сменяя друг друга, - все это делало всех безумными и равнодушными к тому, что они видели" (Аппиан).

Шесть дней и ночей продолжалась кровавая оргия. Со стен Бирсы Гасдрубал наблюдал за тем, как сжимается вокруг холма роковое кольцо. Жрецы обратились к богам, - но боги, как и предрек Сципион, отвернулись от Карфагена. Быть может, им снова понадобились кровавые жертвы, сотни мальчиков из знатных семейств, как в давние времена? Или Карфаген был наказан за чрезмерное корыстолюбие? Так или иначе, но молитвы жрецов не возымели действия и дым из священных курильниц напрасно возносился к небесам...

Римские тараны размеренно били в стены Бирсы. Надежды на спасение не было. По договоренности со Сципионом Гасдрубал выпустил из цитадели 50 тысяч мужчин и женщин - мирных горожан. Их тут же обратили в рабов. Узрев печальную участь сограждан, сдавшихся на милость победителей, защитники Бирсы заперлись в храме бога Эшмуна и подожгли его. Жена Гасдрубала, заколов своих сыновей, тоже нашла смерть во всепоглощающем огне.

Окончательно потерявший самообладание Гасдрубал, валяясь в ногах у Сципиона, в числе первых взошедшего на холм, молил его о пощаде. Потрясенный Сципион, знаток литературы, философии и истории, смотрел на языки пламени, охватившего величественный храм, и вспоминал старое предание об основательнице Карфагена Дидоне, шагнувшей в костер, чтобы не попасть в руки врагов. Возможно, он увидел в этом исторический символ: два костра обозначили цикл жизни Карфагена.

"Долго стоял он в раздумье о том, что города, народы, целые царства, подобно отдельным людям, неизбежно испытывают превратности судьбы, что жертвой ее пали Илион, славный некогда город, царства ассирийское, мидийское и еще более могущественное персидское, наконец, так недавно ярко блиставшее македонское царство" (Аппиан).

Спуститься с холма я решил по другой дороге, ведущей к станции Карфаген-Ганнибал. Солнце уже зашло, и белостенные виллы в садах выглядели не столь торжественно, как днем. Через каждые две-три минуты поезд останавливался у платформ с историческими названиями; потом покатил по дамбе, вдоль складов, кранов, причалов, яхт и барж. Картина портовой жизни сменилась видом огромного кладбища автомобилей, ждущих очереди на переплавку.

Я думал об энергии ненависти, заключенной в призыве старика Катона. Она была столь велика, что, проделав спираль во времени, во времена арабской экспансии настигла наследников цивилизации, насажденной самим Римом! Катон просто призывал разрушить Карфаген, - а получилось, что он предсказал всю судьбу великого города.