Уничтожение еды - сакральный жест пахана всея России [ Редагувати ]
В России, кажется, образовалась новая сакральная идея, снова, в момент объединившая крымнашистов и либералов, ватников и майдановцев, православных и атеистов, левых и правых. Эта новая сакральная идея - еда. Точнее, формула - "еду выбрасывать нельзя".
Россия - страна, удивительно умеющая вырабатывать сакральность. Ничего больше она вырабатывать не умеет. Но сакральность - это просто Божий дар какой-то. Самая главная заповедь здесь - не трожь!
Царь - сакральный, Крым - сакральный, война - сакральная, история - сакральная, министерство души - сакральное, памятник - сакральный, и даже помидоры теперь - тоже сакральные.
Я знаю, что такое голодуха. О, да! Уж поверьте. Тот, кто служил в девяностых под Екатеринбургом, в тех самых Камышловских болотах, откуда сейчас толпами валят новые "добровольцы" на новую войну.
Зимой, при минус тридцати пяти на улице и плюс четырнадцати в казарме, стены которой были покрыты вечным шевелящимся ковром из комаров (сырость от болот была такая, что комары не переводились даже в середине января), в одной шинели, кителе и нательной рубахе, которые продувает до самых костей, по четыре-шесть часов на морозе и ветру очищая дивизионный плац от снега скребками, лопатами и плащ-палатками.Все это под крики: "бегом, бегом!"
С растущим, тощим организмом под два метра и дефицитом веса, вечно требующим жратвы, и черпаком гнилого бигуса на обед и двумя ложками крупы ячневой сеченой на ужин. Поверьте, этот организм знает, что такое ночами жрать из тюбика зубную пасту "Ягодка", которая нестерпимо пахнет едой.
Собственно, нас, духов, иначе как проголоды, обмороки, нехватура, гоблины - тогда и не называли. Однажды в казарменном сортире, в помойке, я увидел целлофановый пакет с печеньем, который сержанты отобрали у партии вновь поступивших новобранцев, и выкинули в мусорный ящик.
Шмон молодых - был одним из главных действий при поступлении новой партии, отбирали все, всю еду. Самое вкусное деды оставляли себе, а остальное выбрасывали.
Собственно, это было ровно то, чем занимается сейчас наша власть - маленькая группка сытых и мордатых хозяев казармы, отбирала ресурсы у толпы нищих голодных пейзан,и показательно выбрасывала "санкционную" еду в ящик с использованной туалетной бумагой.
Выбрасывали показательно, чтобы служба медом не казалась, чтобы к новым законам приучить, чтобы дать понять тебе, куда ты попал, узнать свое место. Потому что в армии жрать выкинутое - самое главное западло.
Довести людей до животного состояния, до настоящего, всамделишнего голода. Когда в глазах у жрущего человека, который спер в овощном цеху немытую морковь, засунув её в кирзачи, жрет её в углу, давясь, торопясь, пока не отобрали и не начали бить.
С совершенно животным выражением на лице, когда в глазах не остается ничего человеческого - а потом за это же состояние его и чмырить - это то, чем и занимается наша власть сегодня. Выбрасывать еду - это жест пахана.
Мне стоило диких усилий, заставить себя не схватить этот пакет из сортирной помойки, не начать жрать прямо здесь, на очке. Жрать втихаря, в одинаря из помойки на очке - представить в армии преступления хуже этого невозможно. Хуже нет ничего. После этого тебе просто пи@ец - лучше сразу повеситься. Но мне было плевать. Все что я видел - это жратва.
А потом, в расположение, с выражением лица, какое бывает у спаривающейся собаки, с абсолютно потерянным взглядом, залетел мой сослуживец... С приглушенным полу-криком полу-шепотом: "пацаны, печенье" - и поднял в руке этот пакет.
И пацаны, не знавшие, где он это нашел, налетели на него как саранча, и жрали эти галеты из помойки, и мне второй раз стоило диких усилий не присоединиться к этой куче голодных, которая пихала друг друга за эти галеты, и набивала их в рот горстями, потеряв все человеческое в своем образе.
Да, они не знали, где он взял эти галеты - но я то знал. И он знал. И именно поэтому он и принес специально всем, чтобы, если что, быть замазанным не одному, а вместе со всеми. Второй раз удержаться было сложнее - потому что уже толпа, а в толпе - можно все.
Кажется, я, стоя в стороне и глядя, как они жрут эти галеты, даже плакал. А тот, который этот пакет и притащил в распалагу, и жрал потом, зная где он эти галеты взял - стал впоследствии одним из самых жестоких дедов, как у нас говорили - "перцев" - круче только яйца, выше только небо. Молодняк бил и чмырил с удовольствием. За голодуху, да.
Так что я знаю, как это - жрать зубную пасту месяцами. И потом, в Грозном, жарить голубей на шомполе (голубю главное в голову попасть, потому что тушку автоматная пуля разрывает на части).
В горах, под Шаро-Аргуном, узнал, что такое жрать собачатину, в Грузии узнал, что значит пить из болота или ручья, где выше по течению, лежит труп теленка - это знаю тоже. В общем, что такое еда, когда хочется есть - я знаю. Но никакого культа еды у меня не образовалось.
Я не стою над душой у ребенка с ложкой, чтобы он доел в тарелке все до последней крошки, только из-за того, что отцы и деды голодали - свободное, незашоренное сакральностями, развитие личности моего ребенка - для меня куда важнее, чем ложка недоеденного пюре, которую меня совершенно не запарит выкинуть в ведро.
Меня не повергают в шок испортившиеся продукты. Я радуюсь празднику, кидания помидорами в Испании. И поддерживаю бельгийских фермеров, выливающих под свой Парламент тонны молока в знак протеста. А в Европе, в темном прошлом, с голодухи мерли не меньше нашего.
Нет, я совсем не говорю, что уничтожать еду - хорошо. Уничтожать еду - плохо. Вырастить полторы тысячи свиней, кормить их, ухаживать, чистить, потом везти их через океан в Россию - и только затем, чтобы сжечь в крематории, потому что одному полоумному заклинило башню - это совершеннейшая дичь, конечно.
Но только не потому, что наше прошлое - чернуха, чернуха и еще раз чернуха. Не с того конца заход. Друзья мои, если мы будем делать сакральность еще и из помидоров - стране тогда точно крышка. Из-под которой мы не выберемся никогда. Потому что нет ничего более совкового, чем сакрализация еды.
Для меня - все происходящее, ассоциируется не с продуктовыми карточками во время войны. Для меня - все происходящее, ассоциируется только с одним - группкой мордатых сержантов в каптерке, тумбочкой, забитой отобранной у нищих пейзан колбасой.
Ассоциация с существованием, в своем теплом сытном уютном мирке, группы окончательно ушедших в астрал миллиардеров, выбрасывающих на глазах толпы санкционку в сортирную помойку и вводящих самые жесткие меры наказания за то, что кто-то эту санкционку будет жрать.
Уверенных, что так и надо, что они правы. С кривым, совершенно диким миром казармы, в которую они превратили всю страну, с его извращенной, совершенно животной моралью, ублюдочной нравственностью, душой и мозгами.
С властью, которая рассматривает все остальное население барака - своей собственностью и с населением, которое соглашается с этим и готово жрать галеты из сортирной помойки, желательно, по возможности, замазать еще и всех вокруг - боясь повысить голос, заблеять, заявить о своих правах и своем достоинстве, боясь стать не таким, как все.
Так что сжигание сыров, в специально закупленных для этого, передвижных крематориях и давление помидоров бульдозерами - говорит совсем не о том, что помидоры сокральные. А только и исключительно о том, что Верховный Сакральный - двинутый на всю голову.
Впрочем, большинство населения страны, что тут говорить, под стать властителю - либо их это устраивает, либо оно готово с этим мириться. С лопат жрать готовы, лишь бы вместе со всеми, лишь бы не блеять.
А я не готов! Я хочу оставить детям другую страну. А не ту, которую оставили нам деды. Несмотря на то, что они голодали.
