Веласкес остался закрытым в лондонской Национальной галерее [ Редагувати ]

На выставке в лондонской Национальной галерее демонстрируются около полусотни полотен великого художника испанского барокко Диего Веласкеса. Это примерно половина всех его сохранившихся живописных работ. Выставки такого масштаба редкость во всем мире, а в Британии это вовсе первый выставочный проект такого уровня.

Именно Национальная галерея может похвастаться вторым по размеру собранием Веласкеса: лучше он представлен только в мадридском Прадо, где хранятся едва ли не самые известные из его вещей - "Менины" и "Сдача Бреды". Поэтому неудивительно, что основу лондонской выставки составили работы из местной коллекции, хотя дополнили ее привозными картинами более чем щедро. Тот же Прадо предоставил целых восемь своих Веласкесов, и все первостатейные, пускай два вышеуказанных шедевра все-таки остались в Мадриде. Словом, это то, что и в европейской музейной среде со смешанными чувствами именуют блокбастером, иронизируя по поводу общественного ажиотажа. Иронизировать, впрочем, можно сколько угодно - чего стоит непременная подборка веласкесовских сувениров в местном museum shop, где можно найти хоть пластиковую инфанту Маргариту, хоть галстук с узором, скопированным с камзола Филиппа IV. Однако ажиотаж налицо: еще до открытия выставки количество предварительно проданных билетов на нее начало побивать все рекорды, и это в Лондоне - городе, довольно избалованном в смысле изобразительного искусства вообще и старых мастеров в частности.

Что на фоне толков об упадке традиционной музейной культуры и торжестве цифровых репродукций выглядит скорее обнадеживающе. Романа "Код Веласкеса" не существует, массовая культура вообще за этого художника, почитай, не бралась. Если про него и писали, то все больше персоны вроде Ортеги-и-Гасета или Мишеля Фуко. Признавая его автором общеизвестных шедевров на все времена, нельзя не заметить, что среди них вещей, совсем уж замурзанных, наподобие той же "Моны Лизы", пожалуй, нет: в предметах его живописи вообще нечасто встретишь нечто, что просилось бы на конфетную коробку. Добавим к этому и реноме "художника для художников".

Тем не менее публика повалила на выставку валом. Причем выглядит это на практике очень располагающе: народ ходит по залам в благоговейном молчании, тихо шурша страницами выданных книжечек с экспликациями. И в первом зале, где в живописи Веласкеса преобладает истовый, мрачновато-собранный мистицизм (преломляющий караваджистскую интенсивность светотени), в этой благоговейности чудится даже нечто игровое - как если бы на выставке Ватто или Фрагонара те же люди обменивались пикантными бонмо и напропалую флиртовали.

Принцип компоновки выставки - чисто хронологический: вот первые годы, тот самый контрреформационный мистицизм, потом знакомство с Тицианом и путешествие в Италию, первые работы при дворе; патронаж всесильного графа-герцога Оливареса, дружба с королем, многочисленные портреты членов его семьи, следующие визиты в Италию (подчас с тайными дипломатическими целями, а не только художественными); закат века Филиппа IV и знаменитые полотна на мифологические сюжеты (дряхлеющий усатый Марс, Аполлон в кузнице Вулкана, обнаженная Венера с зеркалом). Но благодаря изобилию материала все это смотрится без всякого схематизма, с очень полнокровной мерой подробности. Взять, допустим, ранние вроде бы жанровые работы, где не поймешь, то ли простолюдины жарят яичницу или угощаются в таверне, то ли переживают нечто глубоко сакральное и лишь по прихоти художника упакованы в приземленно-жанровый контекст. Из-за того, что таких работ не одна или две, а с десяток, в них можно с отчетливостью проследить, как художник лелеет эту двусмысленность, то повышая, то снижая ее градус, как оттачивает свой образный язык, почти наслаждаясь сложностью этой задачи. Или годы работы при дворе: вездесущий Филипп IV начиная с какого-то портрета перестает казаться по-парадному разряженным овощем с беспощадными следами вырождения на физиономии, и когда наталкиваешься на его позднее изображение с горьким, усталым, постаревшим лицом, то воспринимаешь его уже с явным сочувствием, как больного престарелого родственника (а значит, принимаешь человечность, стоящую за всей точностью и чопорностью веласкесова реализма).

Самое удивительное, что выставка, строго говоря, не побуждает перестать воспринимать Веласкеса как художника для художников. Он так и остается личностью, довольно закрытой для всякого посетителя,- как закрытой казалась остальным европейцам и Испания его времени, которую он олицетворяет. Но степень контакта с самой живописью, который любому предоставляет выставка, действительно, редкостно высока. Ради этого, пожалуй, можно смириться и с ярлыком "блокбастер", и со смешной "сувениркой".