Война и мир: эвакуация. Третья серия. Культурный фронт [ Редагувати ]
Война и мир: эвакуация. Третья серия. Культурный фронт
В первый день войны, как и в первый день мира, мы еще не верим, что это правда.
22 июня в Киевском цирке выступает джазовый оркестр. Московский театр сатиры не прерывает гастроли в Киеве - с полным аншлагом идут спектакли "Мелкие козыри" и "Неравный брак". В кинотеатрах - "Песня о любви" и "Боевые подруги", "Музыкальная история", "Пятый океан".
Пройдет совсем немного времени, и атрибуты мирной жизни исчезнут, как афиши после премьер.
Уедут актеры и режиссеры, писатели и художники.
Война изменит их творчество – в эвакуации возникнет особый вид культуры и искусства – не похожий на то, что было раньше, и на то, что будет потом…
Коротко, сильно и страшно – так начали снимать войну на "Мосфильме" и "Ленфильме". Короткие новеллы – их называли "Боевыми киносборниками". "Подруги на фронт" и "Чапаев с нами" были сняты буквально за несколько дней.
"Случай на телеграфе" - так называлась новелла, которая сразу стала легендой. История проста: на телеграф пришел Наполеон отправить телеграмму Гитлеру.
В ней только три слова: "Пробовал. Не советую".
"Родина зовет", "Если завтра война", "Эскадрилья №5", "Танкисты" - до войны в Советском Союзе сняли целый ряд "оборонных фильмов". Войну рисовали яркой и победоносной.
Она оказалась другой.
Больше ста сотрудников киностудии имени Довженко уехали в Ашхабад осенью сорок первого. Оборудование, два вагона костюмов, дорогие и уникальные книги двумя эшелонами были отправлены на Восток. Оставили только два немых съемочных аппарата: их спрятали в тайник на территории киностудии, о котором знало только два-три человека.
Лариса Кадочникова, эвакуированная в Ашхабад:
- Нас поселили всех в огромный амбар, так как амбар был огромный, комнат не было. Не успели еще разместить по домам - то платочками, скатертями, простынями разделили маленькие уголки, в которых жили актеры, режиссеры, вот такой, как улей, гул стоял. Жара, голод бесконечный, туркмены, кстати, принимали замечательно. Были очень доброжелательные. И я помню утром, на ишаках они подъезжали к этому амбару в национальных костюмах, звенели, значит, манистами - очень красивые украшения - и что-то привозили нам. Не то молоко, кумыс.
В конце сорок первого в Ашхабаде снимали Александр Довженко, Игорь Савченко, Юлия Солнцева.
В кино создается новая модель военных сюжетов. "Два бойца" Леонида Лукова, "Жди меня" Александра Столпера и Бориса Иванова, "Радуга" Марка Донского. Все они вышли в сорок третьем. И объединяет их что-то невиданное для советского кино. В фильмах не находится места не только Сталину, но и руководящей роли партии.
В фильме "Два бойца" Марк Бернес впервые исполнил знаменитую "Темную ночь".
То, как родилась эта песня, композитор Никита Богословский называл чудом.
"В фильме никакие песни не планировались, должна была звучать только оркестровая музыка, - писал он в воспоминаниях, - Но как то поздно вечером пришел ко мне режиссер картины Леонид Луков и сказал: "Понимаешь, никак у меня не получается сцена в землянке без песни". И так поразительно поставил, точно, по актерски сыграл эту несуществующую еще песню, что произошло чудо. Я сел к роялю и сыграл без единой остановки всю мелодию "Темной ночи". Это со мной было первый (и, очевидно, последний) раз в жизни… Поэт Агатов, приехавший мгновенно по просьбе Лукова, здесь же, очень быстро, почти без помарок написал стихи на уже готовую музыку.
Дальнейшее происходило как во сне. Поехали на студию и, в нарушение правил, взломав замок в звуковом павильоне, записали песню. И Бернес, обычно долго и мучительно "впевавшийся", спел ее так, как будто знал много лет. А наутро уже снимался в эпизоде "Землянка" под эту фонограмму".
Марк Донской снял здесь знаменитую "Радугу" по повести Ванды Василевской. Фильм жесткий и даже натуралистичный – главная героиня - Олена Костюк. Она отказывается сообщить фашистам, где воюют ее сыновья-партизаны, и тогда ее новорожденного ребенка убивают на ее глазах.
Картина произвела большое впечатление.
Американский посол в Москве попросил у советского правительства разрешения отправить копию фильма президенту Рузвельту. На имя Донского пришла телеграмма: "В воскресенье в Белом доме смотрели присланный из России фильм "Радуга", был приглашен специально для перевода профессор Чарльз Болен, но картина была понятна и без этого. Она будет показана американскому народу".
Хаты, запорошенные снегом, деревья, покрытые инеем – все это снималось в сорокаградусную жару.
Наталья Пономаренко, племянница Натальи Ужвий:
- Снег сделан из нафталина, одеяла белоснежные, сосульки были из стекла... Я даже не представляю, как это все можно было сделать. В таких условиях. Наверное, потому, что люди свято верили в победу, безумно верили… Но в это же время, на минуточку себе представить. Сергей Эйзенштейн приглашал ее в "Ивана Грозного", который он тут же снимал в Алма-Ате. Рядом. И как она говорила, что настолько "Радуга" ее обесточила, духовно, физически была отдача этим съемкам, что она пошла на то, что отказалась сняться у Эйзенштейна.
Несколько копий фильма передали на фронт. Наталья Ужвий получила много писем – солдаты писали, что идут в бой за Родину, за Сталина, за Олену Костюк.
Но главная надежда актрисы не оправдалась.
Наталья Пономаренко, племянница Натальи Ужвий:
- Она очень рассчитывала, что этот фильм поможет найти ее братьев. Потому что в 38 году забрали 2-х ее братьев. Назара и Женю. Одним из первых этот фильм посмотрел Жуков. Написала маршалу Жукову. О том, чтоб помогли ей найти или хотя бы узнать судьбу ее родных братьев. Один из них был комдив, другой тоже военный, в общем, короче говоря, к кому она не обращалась... И этот фильм для нее был своеобразным мостиком в поиске. А насчет братьев она узнала в 56 году…
Два брата Натальи Ужвий, так же как и муж – поэт Михайль Семенко - были расстреляны НКВД.
А патриотические фильмы, призванные поднять дух народа, выходят на экран один за другим.
Сергей Грудзинский, 1-й этап эвакуации - на Урал:
- Грустных фильмов не крутили. Были все такие веселые. Немцы у нас, фашисты, были, конечно, дураки, тупые, которые давали себя бить, а наши были непобедимые. Ну, конечно, преувеличивали все это, между прочим, замечу, что в интернате из нас сделали великолепных патриотов.
Не каждый актер мог сниматься в военном фильме.
И не все довоенные звезды находили себя в новой роли. Пришло время актеров-мужчин: причем не стопроцентно положительных героев, а персонажей Бориса Андреева, Петра Алейникова, Марка Бернеса, которых в довоенном кино часто перевоспитывали…
В ноябре сорок первого в Алма-Ату эвакуировали "Мосфильм" и "Ленфильм". На базе Алма-Атинской студии была организована Центральная объединенная киностудия художественных фильмов. Ее возглавил Фридрих Эрмлер.
На этой студии снимался фильм Сергея Эйзенштейна "Иван Грозный" - один из самых значительных в мировом кино.
В первой серии прославляется единовластие, во второй осуждается тирания.
Первая удостоена Сталинской премии, вторую Сталин запретил.
Зритель увидел ее лишь в пятьдесят восьмом году – спустя десять лет после смерти Эйзенштейна и пять лет после смерти Сталина.
Георгий Натансон, эвакуированный в Алма-Ату:
- Должен вам сказать, что при жизни студенчество называло Эйзенштейна великим. Это был человек-энциклопедия. Он был добрым человеком, этим пользовались студенты, и в трудные минуты подходили и просили одолжить деньги. И Сергей Михайлович давал эти деньги и говорил: "Возьми, но ведь все равно не отдашь!" И, конечно, не отдавали…
В Алма-Ате в эвакуации работало больше пятисот специалистов в области кино: режиссеры, сценаристы, художники.
Светлана Немоляева, эвакуированная в Алма-Ату:
- И Пырьев там был, и Ладынина была, и кого там только не было. И Тисе там был. Почему-то мы жили, тоже по рассказам родителей, часть мосфильмовских работников жила в самой Алма-Ате, а часть жила в таком месте, оно называлось Ремизове ущелье. То ли там был какой-то дом отдыха, то ли какое-то поселение, и там жили, это в горах было. И там вот, помню, произошла страшная совершенно трагедия, о ней говорили, и мне врезалось, девочке, в памяти, что был такой кинорежиссер Столпер Александр, известный очень, Столпер, Саша Столбер, мама с папой называли его. И его мама, которая тоже была с ним в эвакуации, ночью пропала, она не могла добраться до Ремизова ущелья, до того места, где тогда жили, и она ночью пошла через горы, и застал ее страшный ливень в горах, и она там погибла. Об этом все как-то говорили, это, видимо, детское воспоминание, ужас и такой страх, что произошло.
В Алма-Ату в сорок первом эвакуировали и студентов ВГИКА. Жилось им трудно, и многие приходили на работу в киностудию. Когда там снимался фильм "Секретарь райкома", режиссера картины худсовет студии с картины снял и передал ее Ивану Пырьеву.
Георгий Натансон, эвакуированный в Алма-Ату:
- Должен вам сказать, что о Пырьеве сразу прошел слух, что это грубиян, а подчас и хулиган, и даже говорили, что он антисемит. И почти все участники съемочной группы "Секретаря райкома", в том числе и евреи, с картины ушли. А я остался. "Вы кто такой?" Я говорю: "Иван Саныч, я вгиковец, студент 3-го курса режиссерского факультета". "А что Вы хотите делать у нас в картине?" Я говорю: "Иван Саныч, я, конечно, понимаю, что с основными героями будете работать Вы. Но дайте мне возможность поработать со вторым планом, в крайнем случае, с массовкой". Пырьев подумал. Потом говорит: "Так, у нас будет очень много пиротехники. Картина военная, оккупация немцев, вы у меня будете ассистентом по пиротехнике. Но я стал практически помощником пиротехника. И когда Пырьев в рупор железный издалека кричал: "Жора! Зажигай!" Я зажигал, клубы черного дыма покрывали кругом все, включая меня самого. Но с Пыревым я очень подружился, и через какое-то время после съемок он говорит: "Жорочка! Сегодня привезли из Москвы мою картину "Свинарка и пастух", которую в Москве смонтировали на одну пленку, то есть звук, музыку, шумы, изображения, и я буду ее впервые смотреть на одной пленке. Я тебя приглашаю".
Фильм "Свинарка и пастух" начали снимать еще до войны – в феврале сорок первого. Сельскохозяйственная выставка, счастливая довоенная Москва - в один момент все показалось ненужным, Пырьев ушел добровольцем на фронт, а исполнителя главной мужской роли Владимира Зельдина направили в танковую школу. Но уже через месяц съемочную группу отозвали из военных частей. По указанию Сталина, всем дали бронь до окончания съемок. Солнечный, веселый фильм доснимали под бомбежками, во время воздушных налетов, и показали зрителю, когда война была в разгаре…
Циля Гойштейн, эвакуированная в Алма-Ату:
- Идет война, страх и ужас… А тут "Свинарка и пастух". Может быть, это было хорошо. Наверняка было хорошо. Вот сейчас иногда критикуют: "Кубанские казаки" - показуха, все это придумано, те, которые живут сейчас и которые не могут себе представить того состояния и того положения. И это было какое-то окошко в будущее. Уже не в прошлое, а в будущее…
Весной сорок третьего года на ЦОКСе, как называли объединенную студию, снимался фильм "Она защищает Родину" с Верой Марецкой в главной роли.
"Однажды ночью на студию пришла телеграмма с фронта в адрес Марецкой от командира части, в которой воевал ее муж, - писал в воспоминаниях директор киностудии Михаил Тихонов, - Дежурный позвонил мне и сообщил, что Вере Петровне пришла "похоронка". Я разбудил Фридриха Эрмлера и сообщил об этом несчастье.
А Эрмлеру оставался к съемке последний эпизод в павильоне: Пелагея, очень счастливая, играет с ребенком, сидя на полу. Этот кадр по фильму предшествовал трагическому эпизоду, когда на улице села на глазах матери фашистский офицер-танкист давит насмерть ее ребенка.
Фридрих Маркович схватился за голову от отчаяния. Ведь и он, и все мы очень уважали и любили Веру Петровну. Но как же быть со съемкой этого ответственного эпизода? Эрмлер, очевидно, с болью в душе обратился ко мне с предложением: "Отдай мне телеграмму, предупреди немедленно дежурного, чтобы он никому не говорил о ней. А я вручу ее Вере Петровне на следующий день после съемки".
Не знаю, покаялся ли Фридрих Маркович в своем поступке в тот скорбный день перед Марецкой.
Но сделал он это ценой своей душевной травмы ради фильма, который имел потрясающий успех и на фронте, и в партизанских краях, и в тылу".
И такие случаи были не единичны.
Лариса Кадочникова, эвакуированная в Ашхабад:
- Папа был в Алма-Ате, Валентин Кадочников, очень талантливый режиссер, ученик Эйзенштейна, снял две картины: "Золотой ключик" и "Волшебное зерно", "Золотой "Ключик" он снял как художник, он великолепно рисовал, а "Волшебное зерно" он уже снял как режиссер. И его послали на заготовку дров, в горы, и он себя очень плохо чувствовал, в этой жаре, и он долго не выдержал и умер. И когда его привезли а Алма-Ату, то как-то гроб стоял, а даже никто особого внимания не обращал. Энзештейн был страшно возмущен, потому что это был его любимый ученик, и так нелепо уйти из жизни, и он написал статью на смерть Валентина Кадочникова. И где могила - никто не знает. А мама в это время снималась в Ереване, и ей режиссер, боясь, что сорвутся съемки, не дал телеграмму о том, что умер отец. И только через десять дней мама получила телеграмму. Когда она прилетела а Алма-Ату, то найти могилу уже не могли. Но время было страшное.
Актеры играли в фильмах, где кто-то погибал, а в это время у них самих погибали близкие. В этом была главная правда и неправда всего, что происходило в то время в жизни и в культуре…
Но жизнь все равно продолжалась…
Исаак Гринберг, эвакуированный в Казахстан:
- Кино было для нас всем. Тот голодный паек культурный, на котором мы все сидели, в какой-то степени скрашивался кинематографом. Причем раз мы коснулись этой темы, то надо сказать, что не только советские фильмы скрашивали нашу жизнь. Появилось множество фильмов зарубежных. Главным образом, американских. Меньше английских. Это были, конечно, шедевры своего времени. Мы ходили на них помногу раз.
Валентина Талызина, эвакуированная в Сибирь:
- Пошли в сорок третьем - сорок четвертом году трофейные фильмы. И вот - "Серенада солнечной долины". И я ребенок была шустрый, и конечно, песенку выучила: "Мне декабрь кажется маем. И в саду я вижу цветы. Отчего так в мае сердце замирает - знаю я, и знаешь ты". И на каком-то празднике спела. Чуть ли не 2-й класс был или 3-й, но не четвертый. И я спела один куплет. Подошла, я ее запомнила на всю жизнь, Александра Григорьевна Бриккер, и я помню, стоит она и моя мама. "Как вы могли такую любовную песню дать девочке?" А я заболела. И у меня температура поднялась. И я лежала три дня с температурой. И на всю жизнь я замолчала. Я больше не пела.
В ноябре сорок первого в Алма-Ате открыли Государственный театр оперы и балета имени Абая – его строительство начали еще до войны. На казахском языке здесь ставили классические оперы "Евгенией Онегин" и "Чио-Чио-сан", работал известный композитор Сергей Прокофьев, с успехом шли балеты "Жизель" и "Бахчисарайский фонтан" с Галиной Улановой.
Георгий Натансон, эвакуированный в Алма-Ату:
- Хлеб продавали по карточкам, очень мало, а в буфете театра продавались пирожки с ливером без карточек. Поэтому так и прозвали театр "Оперы и Буфета".
Александр Гинзбург, житель Алма-Аты:
- Шла опера казахская, но на русском языке. Называлась она "Золотое зерно". Там шпионы были. Кого-то толкнули под поезд. Я запомнил. Самое было замечательное - в конце заходит поющий Ворошилов. В зале начались овации... Этот театр закрывали на некоторое время. В городе началась эпидемия брюшного тифа. Вши завшивели все. В театре они просто кишели в мягких креслах. Умер главный дирижер... В этом же театре начинала свою деятельность знаменитая Наталья Шац, которая была выслана в Алма-Ату в 43-м. Она была режиссером в этом театре. А потом она загорелась желанием сделать детский музыкальный театр, и она добилась своего. В этом она проявила совершенно фантастическую энергию и добилась того, что это бывшее общежитие работников кино забрали, отдали ей и начали его реконструировать под детский театр, который открыл свои двери для детей 7 ноября 45-го года.
А в Самарканде в эвакуацию приехало много художников из России и Украины. Здесь жили Владимир Фаворский, Роберт Фальк, Вера Мухина. Сюда эвакуировали Московский институт декоративно-прикладного искусства.
Приезжих разместили в бывшей мусульманской школе, а потом, со временем, кто мог, снял себе комнату…
Сергей Грудзинский, 2-й этап эвакуации - в Самарканд:
- Мой отец - он художник, кроме зарплаты он еще подрабатывал, он делал портреты с фотографий. Родители давали отцу фотографии своего сына или брата, погибших на фронте, и он делал их портреты. Делал он их уже в красках. Я помню, как он поссорился с одним работодателем, у него сын погиб, солдат, так тот говорит: "Ты нарисуй его так, чтобы он был офицером" или чуть не генерала хотел, чтоб отец изобразил. Отец отказался, и за это поссорился с этим человеком. Но он рисовал отлично, между прочим, там еще был так называемый худфонд, который делал заказы художникам, и отец рисовал портреты вождей. У него были фотографии эксклюзивные, например, Сталин, как известно, его лицо было изрыто оспой. На всех фотографиях у него кожа гладкая, а у отца была фотография Сталина, где там следы оспы четко просматриваются. И он рисовал, конечно, эти портреты в большом количестве, и очень часто бывало, что ему не платили, потому что денег не было в худфонде. Денег не было, неудобно было, ему говорили: "Аркадий Иванович, вот тут надо подправить, вот тут надо подправить", отец сворачивал эти портреты в рулон, приходил, кидал на верхнюю полку, через неделю снимал с верхней полки, приносил такие же обратно, и говорили ему: "О! Вот это другое дело!" И тут же платили деньги.
Вся культура находилась под жесткой опекой партийных структур. Списки писателей, художников, композиторов, подлежащих эвакуации, формировались с участием ЦК.
"Я имел персональную задачу от ЦК и Комиссии по эвакуации вывезти писателей, имеющих какую-нибудь литературную ценность, вывезти под личную ответственность," - писал в докладной записке Сталину секретарь Союза советских писателей Александр Фадеев.
В Алма-Ате жили Алексей Толстой, Федор Парфенов, Константин Паустовский, Сергей Михалков, Самуил Маршак. Вернувшись в Алма-Ату после поездки на фронт, Алексей Толстой написал серию новелл "Рассказы Ивана Сударева", работал над трилогией "Иван Грозный". Маршак, Михалков и другие писатели публиковали статьи и фельетоны в "Окнах ТАСС".
В эвакуацию на Восток переехали и многие театры.
Любовь Конторович, жительница Ташкента:
- Это был пир для нас. Потому что мы не могли себе даже представить, что мы могли увидеть даже таких актеров. Приехал Берсеньев и Геоцинтова, приехала Ужвий, Гнат Юра, Бучма, Самойлов, приехала Хлопкова, ну в общем, много народу приехало. К тому же было две консерватории: Ленинградская и Ташкентская. Приезжал оркестр Ленинградской филармонии. Они исполняли, конечно, Ленинградскую симфонию. Они исполняли симфонию Бетховена. В нашем оперном театре, я это очень хорошо помню, эти концерты были просто потрясающие. Ну вы знаете, поскольку у нас была Ленинградская консерватория, Ленинградский политехнический институт, было очень много ленинградцев. Они, конечно, не могли спокойно это все слышать. Это естественно. Да никто не мог это спокойно слышать…
Киевский театр имени Франко эвакуировали сначала в Тамбов, потом две холодные зимы актеры прожили в Семипалатинске - и только затем перебрались в жаркий и гостеприимный Ташкент.
Константин Липкивский, эвакуированный в Ташкент:
- Нас поселили в трехэтажное общежитие ЦК, первый этаж идет каменный, кирпичный, а второй и третий - деревянные. И деревянный длинный коридор, комнаты по обе стороны, двери выходят. Двери не закрываются, потому что жара страшная, окна открыты, двери открыты, ну для того, чтобы как-то отгораживаться от коридора, каждый себе на дверях вешал нечто вроде театральной занавески. Но эта занавеска, она не доходила до пола, где-то полметра до пола не доставала. И мы, малышня, по этим коридорам бегали и заглядывали под нее - а что там делается. У одного, у другого, у третьего. И когда мы гоняли по этим коридорам длинным, то топот, конечно, был страшный, и я помню там Костя Шевский, такой степенный мужчина, режиссер, он выскакивал и кричал: "Где родители этих лошадей?"
В Ташкенте актеров приняли хорошо – много людей ходило в театр, и публика была очень доброжелательная. Особенно ей нравился спектакль "Наталка Полтавка" - Бучма поставил его на узбекском языке под названием "Наталка-кизы", что означало "Девушка Наталка".
Валентина Заболотная, внучка Амвросия Бучмы:
- Успех измерялся треском вееров, было очень жарко, и вот если слышно было, как веера работают, значит, идет нормально. Но когда тишина, когда веера не работают, значит - вот оно! Момент внимания зрительского. Конечно, работали тяжело, потому что жара была страшная, играли, например, пьесу Старицкого "Не ходи, Грицю, та й на вечорниці", и моя бабушка, которая в то время имела 44 килограмма веса, была очень тоненькая, играла мать Маруси, Устю. Зимняя сцена. Она должна быть полупьяная и в кожухе. Ее водило по сцене не потому, что она изображала пьяную, а потому, что кожух был тяжелее, чем она. И после этой сцены она выходила во двор театра, там был фонтанчик такой небольшой, и она сбрасывала этот кожух - и в фонтан, значит, охлаждалась, потому что было просто неимоверно тяжело.
Константин Липкивский, эвакуированный в Ташкент:
- Кроме спектаклей, спектаклей было, конечно, много, посещаемость была очень хорошая, мало того, что для узбеков было ново и интересно, там было много и украинцев в Узбекистане. И кроме этого, кроме спектаклей, родители участвовали в местных выездах, в местные колхозы, в городские какие-то небольшие, с концертными бригадами, с огромными спектаклями. Моя тетя, тетя Оксана, она в театре работала в бутафорском цехе, брат мой, после школы он приходил, по вечерам работал осветителем в театре же. То есть помощь была, работали все, кто мог.
Валентина Заболотная, внучка Амвросия Бучмы:
- Был такой очень хороший администратор Борис Крепель, который услышал, что ставится "Маруся Богуславка", и для оформления не хватает тюля. Вот для оформления сцены, чтоб было красиво, тюль нужен. "Вам тюли нужно?" - спросил Боря, - "Да, Боря, достаньте тюль!" - "Хорошо, будет Вам тюля". Через некоторое время в общежитие, где жили "франковцы", приезжает на ослике такая фура, бочка тюли. Тюльки, вот этой соленой рыбки, которая была страшным дефицитом, и все были так счастливы, что они имели эту тюлю, ну обошлись без декорации.
Актеры выезжали и на фронт - в театре формировались фронтовые бригады. Выступали в госпиталях, в блиндажах, землянках, на открытых машинах. Играли отрывки из спектаклей.
Валентина Заболотная, внучка Амвросия Бучмы:
- Бучма уезжал на фронт с актерской бригадой "франковцев". Что такое осень 42-го? Это Сталинград. И он ехал на Сталинградский фронт, и конечно, семья очень волновалась. Но он сказал: "Я вам привезу перемогу!" Так оно и получилось. Ноябрь, декабрь, январь, самые страшные месяцы Сталинградской обороны и битвы, с Донского фронта на Сталинградский их перебрасывали, и там они познакомились - Бучма с маршалом Рокоссовским, Рокоссовский устроил там им один очень смешной эпизод. Прямо на Сталинградском фронте. Их, конечно, на передовую не пускали, а Бучма рвался со страшной силой в окопы, вот прямо к солдатам. Так Рокоссовский устроил им артиллерийскую канонаду над ухом. Шли на фронт артиллерийские части, по его приказу они хорошо постреляли. После "франковцев" и Бучма был уверен, что был прямо на передовой. Хотя когда уже кончилась эта Сталинградская битва, уже подчищали всякие дела, "франковцев" там встретил Хрущев, а Хрущев в то время была большая, так сказать, фигура. Хрущев с Бучмой удрали от охраны и засели в каком-то блиндаже и хорошо выпили. Охрана - я понимаю этих людей, которые потеряли члена ставки по сути дела. И под это дело, под эту выпивку, Никита Сергеевич сказал: "Бронык. Проси, что хочешь!" И что попросил Бучма: "Похороните убитых всех". Потому что там полегло народу так, что по трупам ездила техника. И надо сказать, что по всей вероятности, Бучма не один просил и соображал на этот счет, и был дан приказ, и трупы стали убирать.
Война продолжалась – и об этом всегда помнили. Гибли и те, кто воевал, и те, кто снимал войну.
А те, кто работал в эвакуации, часто страдали душевно от того, что они не на фронте...
Елена Санаева, родилась в эвакуации в Куйбышеве:
- Часть МХАТа была в Саратове, а папа был в Борисоглебске, в прифронтовом театре у режиссера Каверина. И он рассказывал, что ужасно себя чувствовал, что молодой мужик, тут такая война идет, а они, значит, играют спектакли. Но они играли перед частями разбитыми, которые собирали из отдельных полков и переформировывали в новую часть, и они шли просто буквально оттуда, после этих спектаклей шли в бой. Вот он однажды рассказывал, что после одного спектакля, там были мужчины разного возраста, были и пожилые, они окружили актеров и сказали: "Спасибо вам! Мы будем стоять насмерть. Не отступим". И вот тут он какую-то гордость почувствовал, что крошечная какая-то лепта есть, участие какое-то есть в том, что мужики отстоят страну.
Многое из того, что было написано и снято в эвакуации, будет по-новому пересмотрено после войны. Даже в сорок третьем издательства упрекали в том, что они "...разбазаривают бумагу на выпуск бессодержательных книг". Была разгромлена книга воспоминаний о Маяковском Лили Брик "Щен", повесть "Председатель горсовета" Слонимского, книга стихов Асеева "Годы грома", а киносценарий Довженко "Украина в огне" стал предметом разбирательства лично Сталина.
И все же культура жила надеждой.
"Народ, вернувшись с войны, ничего не будет бояться…" - говорил Алексей Толстой.
"Нас ждут необыкновенные дни, - говорила Анна Ахматова, - вот увидите, мы будем писать о том, что считаем необходимым. Возможно, через пару лет меня назначат редактором ленинградской "Звезды". И я не откажусь…"
Надеждой жили и все люди.
Константин Липкивский, эвакуированный в Ташкент:
- Отец все время рисовал, есть полочки, которые он приделывал, карта мира на стене, и вот на этой карте мы, сделав из обыкновенных булавочек таких, приклеив туда красные полосочки материи или бумаги, мы втыкали туда эту карту и постепенно продвигалась линия фронта, продвигалась все дальше, и дальше, и дальше. Поскольку она двигалась с востока на запад, т.е. справа налево, у меня на всю жизнь запечатлелся в голове такой стереотип, что если показывать в кино или по телевидению, что кто-то идет, наши должны наступать справа налево. А враги слева направо. Если я вижу какую-то нестыковку, меня это раздражает.
Вся страна в сорок третьем смотрела фильм Ивана Пырьева "В 6 часов вечера после войны".
Режиссер показал зрителю будущий день Победы.
В сценарии Виктора Гусева была только видением раненого солдата встреча с возлюбленной после войны в сверкающих вспышках салюта. Но Пырьев почувствовал, что надо сделать Победу реальностью.
Фильм этот имел оглушительный успех, а ритуал празднования настоящего Дня Победы будет буквально скопирован с этого образца и утвержден навеки.
